Что делать? В отряде скаутов проходили курс первой помощи в несчастных случаях, и он знал, как надо оказывать помощь при переломах, повреждениях и разных заболеваниях. А тутпуля в животе. Господи, что же делают в таких случаях? Что делают?
Как бы то ни было, надо промыть рану и перевязать.
Он лихорадочно рылся в мешке, ища какой-нибудь чистой тряпки. Не найдя ничего, решил выполоскать полотенце и разорвать его на полосы. Вдруг он услышалвернее, ощутил, как дуновение ветерка, голос матери, прошептавшей его имя.
Мать смотрела на него. Так напряженно, с таким страхом, словно наклонялась к нему с головокружительной высоты, с края пропасти.
Мама! Мамуся! Родная!
Беги Не попадайся им на глаза. Не то они и тебя Это особый транспорт.
Последние слова она выговорила с таким ужасом, будто сообщала какую-то страшную тайну, раскрытие которой грозит смертью. Боясь, что она снова начнет бредить, сын спросил поспешно, чтобы хоть что-нибудь узнать от нее:
А отец? Мама, где отец?
Там С трудом подняв руку, она указала вперёд. Из Пинфана никто не возвращается.
Да за что же? Что мы им сделали?
Багорный Багорный навёл их
Она закрыла глаза. Ему показалось, что она опять в обмороке. Он схватил фляжку, но не успел ещё намочить тряпку, как мать неожиданно подняла веки и произнесла только одно слововидно было, что это стоит ей огромных усилий, но что она в полном сознании:
Сдал?
Сын утвердительно кивнул. Не всё ли равно теперь Но мать прошептала:
Покажи!
Он достал из бокового кармана бумажник и вложил в сложенные на груди руки матери свой аттестат зрелости.
И сквозь уже застилавший ей глаза туман она прочла, что Виктор Януш Доманевский, сын Адама и Марты, урожденной Завадской, окончил в Харбине польскую гимназию имени Генрика Сенкевича и сдал экзамен на аттестат зрелости со следующими отметками:
закон божийочень хорошо
польский языкочень хорошо
китайский языкхорошо
японский
На этом слове ее большой палец задержался, и она облегченно вздохнула, как человек, которому дано все, о чем он просил.
Сын все еще поддерживал ее, намереваясь осторожно уложить на траву и сделать перевязку. Вдруг Яга, стоявшая у его ног, подняла морду и завыла. И в этот миг Виктор почувствовал, что тело матери отяжелело и стало неподвижным в его объятьях.
Едва лучи солнца с пылающего неба коснулись зеленого лесного океана и растопили лиловые тени, едва над водами Муданьцзяна, сбегавшего с гор в долину, закурился туман и в тайге азалии расправили ветки, раскрыли вечерней росе чашечки своих цветов, с верхушки серебристой ели, убранной малиновыми шишками, раздались переливчатые звонкие трели. Казалось, там кто-то ударяет раз за разом по одной-единственной туго натянутой струне и затем, выждав немного, вторит этим звукам на флейте.
Наступала ночь, и заводил свою песню цаоэр.
Наступала ночь, и надо было где-нибудь укрыться.
Юноша пошел вперед, держа мать на руках. Осторожно ступая, стал подниматься по ступенькам, высеченным кем-то в скале. Поднявшись наверх, опустил свою ношу на землю. Сел. Охрипшая, дрожащая Яга легла подле него.
А цаоэр все пел о недожитом, о неосуществленном
Мать была миниатюрная, золотоволосая, родом из чудесных Скерневиц. Чем были так хороши эти Скерневицы, она никогда не умела толком объяснить. Но, по ее словам, там все было прекрасно: и земля, и люди, и небо. Ну, попросту чудесно! И все польское, даже воробьи чирикали по-польски.
А в Маньчжурии маленькой женщине всё казалось чужим, холодным и немного страшным. Так было с первой минуты, когда их, Завадских, высадили на перрон в Харбине вместе с толпой других беженцев из Польши на третьем году мировой войны. Так казалось ей с первого взгляда на этот город. Здесь русских было больше, чем в Скерневицах, но все вокруг китайское, такое чужое и непонятное, что ее одолел страх. И даже после того, как она прожила в этом краю более двадцати лет и здесь стала Домановской, ее все еще многое пугало, она сжималась вся, как та четырнадцатилетняя Мартуся Завадская, что глядела когда-то на мир из-под большого деревенского платка. Глядела и дивилась тому, что здесь на людях ездят, что полицейский хлещет желтолицего, как в Польше и лошадей не хлещут, что на плывущих по реке пароходах со всех сторон стоят заслоны из мешков с песком, чтобы из-за них обороняться от хунхузов, а в привокзальном ресторане грязные оборванцы бьют зеркала и хрусталь и потом платят хозяину намытым в тайге золотым песком.
Отец Мартуси работал на железной дороге. И там же работал Адам Доманевский, годом моложе его. А до того Адам звенел кандалами на каторге. Угодил он туда за то, что боролся за свободу Польши и состоял в партии «Пролетариат». Чего хотел этот «Пролетариат», Мартуся так и не поняла толком. После каторги Адам Доманевский отбывал ссылку. Жил не так уж плохо, кормился охотой в забайкальской тайге, а позднее стал работать на Китайско-Восточной железной дороге, и тут дела его пошли совсем хорошо, он даже домик себе построил.
Они поженились. И никто из поляков-эмигрантов здесь, на Дальнем Востоке, не венчался так торжественно, как они! Об этом Марта часто рассказывала своему сынку, да и все в Харбине помнили этот день. Белый кружевной костёл осаждала толпа земляковсобралась вся польская колония, добрых две тысячи человек, так как в тот день неожиданно прибывший из Гонконга папский легат, архиепископ Де Гебриан, должен был выступить с проповедью и заодно благословить чету новобрачных. Люди теснились у красиво убранной въездной арки, на ступенях и в самом костеле, украшенном внутри зеленью, польскими гербами и хоругвями цветов Польши, Франции и Ватикана. Взволнованные, объединённые одним чувством, они слушали слова, обращённые к ним с высоты епископского престола, слова о том, что древний французский девиз «Gesta Dei per Francos» теперь должен быть изменен. «Gesta Dei per Francos et Polons»вот как он будет звучать отныне.
И люди уже не чувствовали себя заброшенными на чужбине, лишними, находили в жизни своей высокий смысл, который выше всего личного, были увлечены величием своей троякой миссии здесь, среди язычников на Дальнем Востоке, миссией поляков, католиков и европейцев. И окончательно растрогала всех невеста в белой фате, такая маленькая, что в свои двадцать лет казалась девочкой, которая пришла с отцом к первому причастию. Жениху же было никак не менее сорока, но все находили, что он мужчина хоть куда.
Всякий раз, как Марта впоследствии вспоминала этот великий день ее жизни, кончалось тем, что она утирала заплаканные глаза и твердила свое любимое: «Ох, и глупая же я!»
О чем она плакала? О том, что вышла за Адама? Но он был хорошим мужем: не пил, не играл, за женщинами не волочился. Всю жизнь работал и любил ее по-своему, молча, любил потому, что сжился с нею, и еще потому, что она, такая трогательная, кроткая и слабая, детски беспомощная, пробуждала в нем сознание своей силы и мудрости и инстинктивную потребность опекать её. Впрочем, по правде говоря, не известно, кто кого опекал. Ведь именно у нее, у этой «крошки», искал Адам всегда совета и утешения в черные дни, а их у него было в жизни немало.
Может, и до свадьбы дело дошло потому, что Марта однажды отправилась с ним в лавку выбрать для него добротную рубашку. Оба пережили тогда необычайные минуты: для Адама ново было то, что кто-то принимает в нем участие, для неечто она может по-матерински заботиться об этом медведе.
«Отец твой был тогда ужас как заброшен, рассказывала впоследствии Марта сыну. Всегда он за все переплачивал, и вечно его надували. Ружьям, шкуркам, собакам он цену знал, ну а, например, носки выбрать хорошие или костюм и одеться по-людскигде там! Я хоть и глупая, а такого неряшества вытерпеть не могла»
Вначале им жилось хорошо. С железной дороги Адам ушел и занялся скупкой мехов. Дело шло на лад, скоро они поселились уже в собственном домике и стали понемногу копить деньги в надежде, что через год другой смогут вернуться в Польшу с порядочными сбережениями. Но приехали новые люди из Польши, стали болтать о современных способах торговли, о крупных рынках и оборотах. Говорила я ему, что компаньоны эти разные не доведут до добра. А он не верилкак же, земляки! Ну и обобрали его, добились своего, а хуже всех оказался самый закадычный его приятель и землякРыневич. Забрал все наличные деньги и удрал. Вот и пришлось нам отдать все имущество, даже домик, за долги по векселям.