Понятно. Я чешу ссадину под рукавом. Это меня Мишка толкнул, я об стенку вчера локтем ударилась. В общем, я против. Чтобы она у нас жила.
Юльк.
Вот эти ее «Юльк» меня больше всего из себя выводят. Скажет «Юльк», главное, и молчит. Смотрит на меня, как Фенимор Купер, только еще хуже. У Фенимора по породе глаза такие в них глубочайшая вселенская тоска, а у мамы по настроению. Сейчас у нее настроение, понятное дело, дрянь. Тетя Света же умерла.
До меня вдруг доходит.
Подожди. Умерла? Ты серьезно?
Ну конечно же она серьезно! Никто про такие вещи не шутит, в смысле, про смерть. Разве что какие-нибудь законченные идиоты. Но просто я не могла этого понять: я тетю Свету видела на прошлой неделе, в филармонии. Да, в тот четверг. Она нормальная была, только из Питера утром прилетела. В смысле, когда человек при смерти, он же не ходит на концерты? Пускай даже собственного мужа. Тетя Света болтала с мамой в антракте, а потом повела меня в буфет там свежие эклеры продавали.
Мам, ей же всего тридцать лет!
Тридцать четыре. Она болела, Юль. Просто никому про это не говорила.
Чем она болела?
Да какая разница чем? Я сажусь на диван и чувствую, как в груди набухает облако. Нет, целая туча. Сейчас, наверное, разревусь. Начинаю вытягивать рот в тугую струнку, мне это иногда помогает, и думать о чем-нибудь веселом. Платье в фиолетовую полоску с зелеными корабликами она его все время носила летом и осенью. Мне кажется, у нее одно это платье только и было. Ну или, может, она его так сильно любила, не знаю.
Юльк, не плачь. Мама присаживается рядом и обнимает меня. Вернее, поплачь конечно. Если хочется.
Обними меня покрепче, мамочка! Держи меня, не отпускай!
У нее редкое заболевание было, красная волчанка. Ну, в общем, надо было лечиться, но Света все время откладывала. Ты же ее знаешь.
Знаю. Я вдруг начинаю злиться. Это из-за него она не лечилась, понятно же. Из-за этого вашего маэстро распрекрасного.
Юля!
Ладно, говорю. Пускай живет.
Ты про Верочку? Значит, ты согласна?! Мама так искренне радуется, как будто от моего согласия-несогласия действительно что-то зависит. Они все уже без меня решили, я же знаю.
Только не в моей комнате, да? Я смотрю на маму своим фирменным взглядом «а-ля рентген».
Она молчит.
Здорово вы это, конечно, придумали, ничего не скажешь.
Я встаю и иду в ванную умываться. И высморкаться надо.
Историческая встреча
Я прекрасно помню, как впервые увидела Веронику. Наверное, потому, что нас в тот самый момент сфотографировал папа на свой новенький крутой «Кэнон». Чтобы запечатлеть эту историческую встречу, сфотографировал!
Я достаю альбом и разглядываю ту фотку. Две семилетки в нарядных платьях, с капроновыми бантами на хвостиках. В руках букеты разноцветных гладиолусов. Стоим. Глядим друг на друга исподлобья. На заднем плане наша классная руководительница Лилия Семеновна с перекошенным лицом. Рот у нее куда-то в сторону уехал. Она, видимо, кого-то из старшеклассников в это время отчитывала не знала, что ее тоже фотографируют. А то бы улыбнулась.
Первое сентября. Меня первый раз в жизни привели в школу. Так страшно. Сейчас будет торжественная линейка, а потом нас поставят с Веркой в пару, велят взяться за руки и следовать за Лилией Семеновной в класс, на второй этаж. Рука у Верки горячая и сухая, как у старушонки. И сама она вся какая-то морщинистая, шершавая и конопатая, пахнет от нее чем-то Не пойму чем, но мне неприятно. Мы придем, и нас без спроса посадят за одну парту (первую в третьем ряду), и будем мы сидеть за ней целых два года и тихо друг друга ненавидеть. И никому про это не говорить. И сами даже не понимать, что между нами такое происходит.
А потом Верка улетит в Питер, и я наконец заживу! У меня появится настоящая подруга! Любимая моя подруга Маша, которая сядет со мной за парту, и в жизни моей настанет белая, счастливая полоса! Потому что не будет в ней больше непонятной мне Вероники Волковой, человека с другой планеты. Не будет ее громкого эксцентричного папы-дирижера, которому необходимо все время улыбаться и угождать, как это делают мои родители. Не будет невыносимо скучных симфонических концертов в филармонии! Вернее, будут, конечно, но уже не так часто.
Еще много радостных лет всего этого не будет.
Глава 3В пригороде Вены
И как теперь жить? Она же дикая. Странная вообще.
А вы разве не подруги? Лева сидит за ноутбуком и в кого-то стреляет из пулемета.
Я фыркаю. Просто он мужчина. Поэтому ничего в жизни не смыслит.
Я же говорила: у нас матери подруги. Вернее, были раньше. Просто они нас за собой везде таскали то на концерты, репетиции, то в гости к ним летали. Я же не могла с ней не общаться, когда вот так, постоянно, нос к носу
Ну да.
Знаешь, мне реально с ней страшно наедине оставаться. Мы один раз у них ночевали родители опять допоздна музицировали, а там мебели же нет
Мм? Лева издает заинтересованный звук.
Ну да, у них пусто, кровать и то одна на всех. Ни диванов, ни кресел, вообще ничего, кроме рояля и сервировочного столика. Что тут, что в Петербурге. Хоть бы коврик какой-нибудь постелили для уюта, я не знаю. Евгений Олегович все время копит. Папа говорит, он хочет эмигрировать в Австрию, там купить квартиру или дом в пригороде Вены.
А, понятно.
Ну и вот, мы в спальники залезли с Веркой, я думала, поболтаем немного и будем спать. Решила спросить у нее про того парня. Она все с кем-то переписывается из Ярославля. А она такая: «Он в сумасшедшем доме сейчас лечится, я ему туда пишу. У него раздвоение личности. Виктор считает себя пумой».
«Серьезно? А от этого разве можно вылечиться?» спрашиваю.
«Только током высокой частоты. К голове специальные присоски приделывают и пускают электричество», говорит. А потом как давай трястись! Выпучила глаза они у нее и так чуть-чуть навыкате, пальцы скрючила, спальник ходуном ходит! И, главное, представь, молчит при этом. Трясется в темноте и молчит.
Лева что-то мычит в ответ.
В общем, я как представлю, что мне с ней теперь жить в одной комнате Хоть из дома беги. Лев, ты меня слушаешь вообще? спрашиваю я у этой равнодушной квадратной спины с капюшоном.
Мне иногда кажется, что Лева любит свой пулемет куда больше, чем меня. Что он меня вообще не любит, еще иногда кажется.
Лева жмет на паузу и поворачивается.
Юль, ну чего ты? Это же не навечно. Он улыбается мне своей шикарной улыбкой хоть фотографируй ее и посылай в журнал. И вообще переезжай ко мне!
Сейчас, разбежался! говорю, а у самой все аж запело внутри от радости. Но я ему не показываю, конечно.
А что? Будем у меня жить, родители тебя боготворят. А твои пусть с этой Волкодавовой возятся, раз им так приспичило.
Она Волкова. Я подумаю, говорю, над твоим заманчивым предложением.
Подумай, подумай. Лева опять включает игру.
Тут в комнату стучится его мама и зовет нас кушать чебуреки с бараниной. Я быстренько придумываю, что мне надо готовиться к контрольной, и сматываюсь.
Не люблю заседать с чужими родителями. Чувствую себя при этом, как на выставке экспонат.
На потолке
У меня есть Чика.
Что?
Она все время меня вот так огорошивает. Подойдет сзади и выдаст что-нибудь вроде этого, если не хуже.
Чика, почти ласково повторяет Верка. Она живет в моей комнате. Спускается с потолка.
Я смотрю на Волкову и, как всегда, не понимаю: она серьезно или нет?
Верка какое-то время молчит, а потом начинает хохотать. Знаете, как старая гиена, у которой двухсторонний бронхит. У меня от этого смеха мурашки по коже. Потом она уносится на стадион, а я возвращаюсь в класс. Я сегодня дежурная, надо подготовить доску для Лилии Семеновны. Стереть, что там мальчики накалякали.
Той же ночью мне снится кошмар. Что-то такое темное, какая-то тихая, вкрадчивая гадость притаилась в углу на потолке. Прямо над моей кроватью, где прикручен стеклянный ночник.
Я смотрю на нее, на эту штуку, и не могу пошевелиться. Руки у меня, кажется, связаны веревками, и ноги тоже. Хочу вскочить и убежать к родителям в спальню. Через коридор, дверь открыть и ура спасение! Заберусь между ними под одеяло, и сразу станет нестрашно. Будет хорошо.
К сожалению!!! По просьбе правообладателя доступна только ознакомительная версия...