И еще мне хочется, чтобы Один Человек увидел в моем взгляде грусть и нежность.
Где наша "Группа АБЭ"? - там мы были все равны, никто никем не командовал. А с Романом... Он то и дело корит меня: "Лишних вопросов не задавай.
Это не твоего ума дело. Ты рядовой механик, твое дело руками работать, а для остального есть Главный Конструктор..." Белоручка и болтун. Нормальное положение рта - открытое.
Сегодня я объявил себе День Молчания. За сутки - ни слова. Так он даже не заметил. Только один раз сказал: "Ты что, язык проглотил - поздравь меня.
Мопед конструкции РоСи-1 готов". Я молча пожал ему руку и молча ушел. По-моему, он и не заметил, что я насовсем. Хотя и проводил меня до остановки автобуса.
И все трещал без умолку, доказывая, что Машина все равно в конце концов победит Человека. Трещал как Женьшень на уроке - красиво и вдохновенно.
- Да вот, смотри. Бездушные железные автоматы поят нас водой. Газировкой. А мы, люди, стоим в очереди. И если уж он не даст тебе воды за твою монету, то бей его в железную грудь своим слабым человеческим кулаком - ему-то что?
Действительно, ему-то что? Я не стал бить в его железную грудь своим слабым человеческим кулаком.
Ему нужен друг-автомат - исполнительный и бессловесный. С тобой все ясно, Роман Сидоров! Прощай.
Мне не нравится его походка. Я ненавижу его голос.
И слова - высокие, красивые. Слишком высокие, слишком красивые.
Ходит он по классу бесшумно, незаметно. И голос у него - сочный баритон. Раз прислушаешься -и уши развесишь. Может, он нас гипнотизирует? Поет-обволакивает, а вникнешь - барабан.
Девчонки-дуры обсуждают, какими духами лучше тетрадь для сочинений побрызгать. Небось при Бабусе им такое и в голову не приходило. А я только теперь и оценил М. С.
С седьмого класса помню урок по "Молодой гвардии" Фадеева. Никаких красивых слов, а - мороз по коже. Как будто каждый из нас подпольщиком побывал.
Сегодня этот пришел на урок - сияет. "Вы начинаете думать! Я получил первое вольное сочинение и объявляю во всеуслышание: вольные сочинения принимаю на любую тему, в любое время дяя и ночи".
А что, ввалиться в полночь: вольное сочиненьице, мол, принес?
Он требует (ну, просит) вольных сочинений? Будут.
Начну так: "Какого черта понадобилось новому учителю копаться в наших душах?!" И - без подписи. Или под псевдонимом. Какой-нибудь КИСОЧКИНЪ, например.
Полетели первые листья. Выл в роще, на своей Пушкикюкой Полянке. Строки его застряли во мне, как осколки в груди ветерана. Нет, глупости. Я не ранен, я лечусь Пушкиным. Никто не может ответить на твои вопросы. Пушкин может.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим.
Может, Пушкин потому и гений, что он все знал и на все вопросы мог ответить?
Может, я сам виноват, что со всеми перессорился?
А все из-за этого Женьшеня. Я не могу без друзей.
Не могу без Андрея, не могу без Бори, как они этого не понимают. Даже без Роман-Газеты не могу.
Ну так иди мирись. Черта с два! Дурацкий характер.
Оля Савченко ведет себя так, что я начинаю сомневаться: была ли записка? Было ли что-нибудь в кинотеатре? Может, и впрямь ничего не было? И все это мне только почудилось?
Римма Николаевна чувствует, что я в тупике. Раньше в такие дни она меня утешала: "Все беды ты себе нафантазировал. Ты еще и не живешь".
Теперь она видит, что я живу, я живой, мне больно.
- Сынок, все хочу поговорить с тобой, - начинает.
А Томку послала за хлебом, хотя у нас целый батон черствеет. Но Томка на такие вещи сообразительная, скрылась, не пикнула. - Ты растешь. Становишься мужчиной...
- Не надо! Ни слова больше!
Я бросаюсь наутек от матери, от разговора. Стыдно.
Опять сорвался. Чего я стал орать на всех, как последний псих?
Погулял, возвращаюсь. Томка уже дома. Уроки учит, отличница.
- Давай я брошу школу, - предлагаю я матери. - Ты не бойся, пойду работать.
- Пойми, школа и готовит тебя к труду, - говорит Римма Николаевна. Труду квалифицированному.
- Пойми, я хочу жить, действовать, а меня "готовят к труду", - говорю я.
- Ты еще мальчик. Подросток. Нельзя требовать от тебя слишком многого...
Не требуйте от меня "слишком многого". Требуйте от меня невозможного. Я смогу.
Ангелина Ивановна на классном часе объясняла нам про внешний вид. Боря светился от восторга и, кажется, пытался конспектировать. Счастливчик! А я не могу с ней согласиться. Все время ловлю себя на том, что спорю. Внутренне, конечно. Попробуй сказать вслух - сразу до Риммы Николаевны дойдет. Когда-нибудь отрежу телефон в нашем доме.
Иногда мне хочется быть лохматым, как сто тысяч болонок, и носить брюки с раструбами широкими, как рупоры.
Интересно, что об этом сказал бы Женьшень?
На Ангелину я не обижаюсь, но я ей не верю. Андрей мне объяснил в прошлом году: "Понимаешь, классный руководитель - это РЬШнадзор. Ее дело следить, чтоб мы не рыпались". Андрей любит сочинять всякие словечки, каламбурить. У него это здорово получается.
С кем же поговорить о том, о чем ни с кем говорить нельзя?
Сегодня я наконец высказался на литературе. Конечно, я не хотел, но так получилось. Женьшень прочитал вслух одно вольное сочинение. Что-то там про счастье. Хвалил. И призывал писать еще - про все, что волнует.
Вот тогда-то я с места и вклинился - самым грубым, на какой только способен, голосом:
- Какое вам дело до нашей жизни!
- Я рад, что ты заговорил. Градов, - невозмутимо продолжал Е. Е. - И ставишь интересный вопрос.
Обсудим?
Никакой я вопрос не ставил, но класс обрадовался.
- Сформулируем так, - сказал Женьшень. - Что должен и что имеет право знать учитель о своем ученике? Согласен, Градов?
Аня Левская подняла руку и что-то тихо сказала, Женьшень так и просиял.
- Прекрасная мысль!
- А что она сказала? Тише, люди! - крикнул кто-то,
- Уметь спорить - значит уметь слушать, - упрекнул нас Е. Е. - И думать. И выдвигать свои аргументы. И этому, между прочим, тоже учит литература.
Левская считает, что во внутренней жизни человека все переплетается, но условно можно говорить о духовной, личной и интимной жизни. Что из этого может и что должен знать учитель? Вам интересен такой разговор?
По-моему, нам интересен любой разговор, если он не по теме урока. Лишь бы не "Отцы и дети" Тургенева.
Но Е. Е. нас перехитрил. Всегда он так: доведет спор до высшего накала, а дальше...
- Сегодня на уроке, я надеюсь, у нас будет другой спор - о Базарове. А этот мы перенесем на факультатив, согласны? Можем, если хотите, открыть при нем клуб "Спорщик". А тема урока звучит так...
Ехидства в Томке прибывает не по дням, а по часам!
- Тебе какая-то девчонка звонила. А может, девушка...
- Короче. Что ей надо?
- Не рычи на меня. Она спрашивала, придешь ли ты на факультатив по литературе. Там какие-то спорщики, что ли. Я не поняла.
- Нос не дорос. А раз не дорос, не суй его в чужую духовную жизнь. Личную жизнь. Интимную жизнь.
Поняла?
- Не-а.
Все понимает, ехидна. Во зверюга выросла! Я ее маленькую любил, "от двух до пяти". Такая милая дурашка была. А сейчас -все понимает.
Кто мог звонить?
Творческая группа, которую сколотила из старшеклассников Любочка, за три часа написала сценарий "Осеннего бала". Из них битый час спорили - для кого вечер? Один класс? Параллель? Девятый и десятый?
Или мелюзгу из восьмых тоже пригласить?
Решили: приглашаются все старшеклассники.
Пока писали сценарий, в пионерскую заглянул Женьшень. Покрутился, подул в горн, написал какую-то записку и положил перед Любочкой. Она прочитала, кивнула.
Я не Томка - ничего не понял. Но сердце у меня заныло.
Когда все расходились, Любочка меня задержала.
- Я рада, что ты наконец отыскался... двоечник. - Она улыбнулась. - А то я уже собиралась искать по детским комнатам. Милиции, разумеется...
- Получается у тебя? - спросил я. И подумал:
"Сейчас возьму ее за руку".
- Что получается?
- Все. С нами, - сказал я. И подумал: "Возьму за руку".
- Пока не очень. Юношей в вожатском добровольческом отряде почти нет. Ты почему не вступаешь? Ты же так горнишь...
Момент был упущен. Она явно думала уже о чем-то другом. Рука ее дотронулась до горна, в который недавно дул Е. Е. В другой руке, я видел, зажата была его записка. Глаза ее, как медленно гаснувшие прожекторы, смотрели мимо меня - куда-то в угол. И я увидел в ее взгляде грусть и нежность.