Или мне так почудилось?
Мне так хотелось дотронуться до ее руки!
Неужели он думает, что я клюну на его слова:
"Я рад, что ты заговорил, Градов..." Рано радуется!
Я не заговорил, у меня вырвалось. Своего слова я еще не сказал.
Я чувствовал, что сегодня что-то случится! Хорошее!
Дома - засургученный пакет. На мое имя.
"Совсекретно. Шеф вами недоволен. Информацию, об объекте Т-29 передайте завтра по 18-му каналу связи.
Операция "Осенний бал" намечается на субботу. Связь как всегда. Подробные инструкции через агента Б.".
Привет тебе, дневник! Я погнал к Андрею!
Назло всем врагам, во славу дружбы "Группа АБЭ"
воскресла в прежнем блеске. Ссора всем надоела. Мир, мир! Главное сейчас - не расшифроваться, а то ее постигнет участь КЮРа.
На радости я опять сбился на жаргон: "погнал"
и проч. Вчера мне от Риммы Николаевны за это досталось.
- Нравится тебе новый учитель литературы? - спрашивает.
- Ништяк.
Как она разгневалась! "Что за манера выражаться!
Что за дикие слова!" А если у нас все так говорят?
И конечно, забыла свой вопрос. У старших всегда так: им важно не что говорят, а как говорят.
А что новый учитель по литературе? Не знаю. Не разобрался еще. В "Группе АБЭ" мы о нем не говорим.
Я вышел из дому за час до начала и сразу в рощу, на Пушкинскую Полянку. Там разыгрался такой листопад, что даже небо пожелтело. Я лег на листья и слушал, как они меня засылают. Один лист упал на губы и черешком щекотал в носу, но я не шевелился.
Я думал о том, что сегодня у нас ОСЕННИЙ БАЛ, и я встречу там Любочку, и Андрея с Борей, и всех наших ребят. В шуршащей тишине опять соединились два столетия. И Пушкин прошептал мне:
Во дни веселий и желаний
Я был: от балов без ума...
Я стал думать, почему Александр Сергеевич так любил осень. А листья падали, шелестели, и я вдруг услышал строчку, которую знал всю мою жизнь и сам сегодня писал в зале, над сценой. Но я не увидел - услышал ее, шершавую, как падающий лист.
оЧей оЧарованье Ч-Ч
оЧей оЧарованье Ч - Ч
Вообще-то над сценой желтыми листьями мы прикнопили поначалу всю золотую строку: "Унылая пора!
очей очарованье!" Но Афанасий Андронович усек первую часть: "Что за унылое настроение? Это безответственно. Вы вступаете в пору расцвета, и я думаю, что..."
- Но это же Пушкин! - изумилась Любочка.
- Спасибо за подсказку. - Директор иронически посмотрел на старшую вожатую. - Я могу вам даже показать то место в хрестоматии, где это напечатано.
- Вот именно! - поддержал Андрей обе стороны сразу. - Вечно у этого Пушкина нелады с цензурой... - Босов полез снимать первые два слова. Любочка была в недоумении.
- Ты меня прости, Андрей... - начал было я, но он меня прервал.
- Ты тоже меня прости, Град ты мой. Но пусть Скафандр лучше редактирует Пушкина, чем срывает наш вечер.
Собирались ребята постепенно. У всех было какое-то тревожное и приподнятое настроение. По лестницам бежали разноцветные, как листья в роще, девчонки. Грозно и неудержимо перемещались группы десятиклассников.
А восьмиклассницы смеялись так громко, что музыку заглушали.
Весь вечер мы были втроем: Андрей, Борис и я.
Шейк танцевали вместе. Я из танцев признаю только шейк. Тому, кто его придумал, я бы какую-нибудь международную премию отвалил. Жалко, что ли? За такой танец! Вся школа ходуном ходила, и Афанасий Андронович опасливо косился то на нас, то на люстру, когда, заряженные ритмом, мы отплясывали.
И во время других танцев А и Б не сидели на трубе-их приглашали, они приглашали. Ничего, когданибудь и я дорасту до танго. Да здравствует акселерация, которая бы касалась всех, по-честному! Девчонки ведь нашего брата делят на две категории: высоких (с которыми не стыдно танцевать) и всех остальных. А девочек моего роста на свете почти не осталось.
Расписался я, а завтра химия. До завтра, дневник, до завтра! Главное запишу завтра.
Про Аню, Олю и Любочку.
ОСЕННИЙ БАЛ был в разгаре, когда объявили "белое танго". Оля Савченко пригласила Андрея, Борюкакая-то десятиклассница. А я наблюдал за Любочкой.
Как она улыбается, как радуется успеху нашего вечера, как танцует. "Очей очарованье!"
И вдруг рядом с ней очутился Е. Е. Он небрежно наклонился и чуть ли не дотронулся губами до ее уха.
Она закрыла глаза и кивнула, дотронулась до его плеча-они уже танцевали! Мне хотелось крикнуть: "Как же так? Ведь это белое танго!" И тут я заметил рядом Аню Левскую. Не знаю, как и когда она тут появилась.
Что-то сказала своим негромким голосом. Музыка в динамике ревела, и я не слышал ее слов. Мне казалось, что она дрожит. И белые пятна возникли на розовом лице, словно десяток Антарктид сразу. Не знаю, зачем она подходила.
В перерыве между танцами и концертом играли в "ручеек". Оля Савченко схватила меня за руку и, пока тащила через длинный тоннель, все смеялась, смеялась и вдруг спросила (глаза ее очутились совсем рядом):
"Я тебе звонила. Почему ты на факультатив по литературе не ходишь?" Я не успел ответить, потому что чья-то рука (это был Роман-Газета) вырвала Олину из моей.
Раньше мне казалось, что Оля похожа на первую букву своего имени: так же чист овал прекрасного лица и так же пусто внутри. Один хохот. А теперь?
Вот какая "девушка" мне звонила.
ОСЕННИЙ БАЛ, ОСЕННИЙ БАЛ:..
Произошло вот что.
Любочка взяла мою руку.
После этого я потихоньку "вытек" из "ручейка", чтобы никто к моей руке не прикасался. И эту свою руку держал за спиной. И уже забыл и про Аню, и про Олю, и даже про братьев-агентов.
А она два раза танцевала с Е. Е.
Опять учеба. На большой перемене мы выскочили во двор. Если не проветриться, то извилины прилипают одна к другой, и мысли в них окончательно запуты"
ваются.
Но побегать не удалось. К воротам подкатило такси, из него вылез толстый однорукий дядька с орденскими планками на пиджаке.
- Это школа? - спросил он весело и сам себе ответил:-Она! Конечно, она.
- Что вам угодно? - вежливо поинтересовался Андрей.
- На школу угодно посмотреть, - радостно ответил инвалид. - На вас, хлопцы.
- Вы здесь учились? - догадался я.
- Учился? - Он удивленно уставился на меня, словно услышал несусветную чушь. - А что, пожалуй, учился. И коридор помню, и класс. Правда, в классе у нас одни лежачие были. Палата тяжелых. Как-то, помню...
По-вашему сказать, урок перевязки. Сестричка только вошла, а тут налет, бомбежка. Фашист ведь не разбирал - госпиталь, не госпиталь. Фугаска в том квартале как рванула-у нас все окна повышибало. Вон там, на втором этаже... Или на третьем? Нет, кажется, на втором...
- Это... тогда? - Боря осторожно дотронулся до пустого рукава.
- Нет, хлопцы. Здесь я в сорок втором лежал. Потом еще четыре ранения. А руку... руку я уже под Берлином похоронил в мае сорок пятого, в аккурат на Первомай. Не дожила рука до Победы, да... Теперь вот полсотни стукнуло. Взял отпуск - дай, думаю, прокачусь по своим фронтовым дорогам. Старых друзей помяну... В этом госпитале... дружок мой умер от ран.
Девятнадцать ему было, как и мне. Петя ГригорьевПетр Максимович. Не слыхали?
Мы пожали плечами.
- Наверное, не слыхали. А геройский был хлопец.
Ну, бывайте! Поехал солдат дальше-на Ворошиловград, на Краснодон...
Он еще раз посмотрел на школу и, не оглядываясь, пошел к такси. За нашими спинами прозвенел звонок.
- Пора в палату, - сказал Андрей. - Лечиться от невежества. Вот уж не знал, что наша старушка школа была госпиталем...
- Дурак ты, - неожиданно отозвался Боря. - И мы тоже хороши. Мужчина за нас кровь проливал, а мы его даже не пригласили войти... Не путем.
Разве мы обязаны знать всех, кто воевал и погиб за наш город? Их много, всех разве упомнишь. Но на следующем уроке мне казалось, что вместо парт в классе стоят больничные койки и умирающий Петя Григорьев просит: "Пить, пить..."
Сегодня первое ноября. Скоро праздник и каникулы.
Но я не очень радуюсь: заболела мама.
Да, да, мама! И больше никакой Риммы Николаевны. Никогда!
Вчера она пришла с работы очень поздно, Томка уже дрыхла. Мама и мне приказала: "Иди спать". А сама, не раздеваясь, прошла в кухню. Я видел, как она пошатнулась у стола и тяжело, как старые люди, опустилась на. стул. Я спрятался за дверью. Мама тяжело положила руки на стол, уронила на них голову, и я услышал, как мелко-мелко задрожала посуда (из-за которой мы с Томкой поссорились, кому мыть). Мама рыдала, тяжело дыша и давясь слезами. Я вспомнил, что последние дни она почему-то очень нервничала. И нам с Томкой перепадало. Но чтоб так рыдать...