Но деревенские повадки иные:
Не кукушки загрустилиплачет Танина родня,
На виске у Тани рана от лихого кистеня
Убил кучерявый свою Таню, которую и так собирался бросить.
Слышится в этих стихах тень детской травмы.
Хотел бы взрослеющий поэт оградить мать от невольных сравненийнаписал бы, к примеру, «хороша была Катюша»: разницы никакой.
НетТанюша.
Стихотворение словно выказывает однажды возникшее жуткое чувство: хоть бы вы с отцом поубивали друг друга, чем так жить.
А он её «даже не побил». Будто и не мужик вовсе.
Она жеживёт по чужим домам и кормит грудью прижитое дитя
В собрании сочинений, которое Есенин готовил к изданию перед самой смертью, стихи эти уже на третьей страничке идут. Они как бы открывают его судьбуи поэтическую, и человеческую, подавая тайный знак об изначальной его надломленности.
Устроилась в рязанский детдом на должность кормилицы: кормила и своего маленького Сашу, и ещё одного ребёнкасироту.
Сергей остался у Титовыхтам и рос, тоже в сиротском самоощущении.
Бабушка молится и ходит по монастырям, дед молится и читает внуку Библию: но отчего, если Бог милостив, он, Серёжа Есенин, один?
Из автобиографии, написанной Есениным 14 мая 1922 года: «По воскресеньям меня всегда посылали к обедне и, чтобы проверить, что я был за обедней, давали 4 копейки: две копейки за просфору и две за выемку частей священнику. Я покупал просфору и вместо священника делал на ней перочинным ножом три знака, а на другие две копейки шёл на кладбище играть с ребятами в свинчатку».
В автобиографии 1923 года рассказывает ту же историю, находя её, видимо, показательной и важной, и даже даёт новый финал: «Один раз дед догадался. Был скандал. Я убежал в другое село к тётке и не показывался до той поры, пока не простили».
Про побег в другое село, скорее всего, придумал, в духе Оливера Твиста: ни о какой такой тётке мы не знаем, и больше о ней нигде не упоминается, тем более что у матери были только братья, а у отца все младшие сёстры умерли; была одна старшая, Параскева, но Сергей её, вероятно, никогда и не виделона вышла замуж и оставила родительский дом ещё до его рождения.
В любом случае, если в своих, всегда коротких, на полторы странички, автобиографиях Есенин считает нужным упоминать про своё детское хулиганство, значит, за этим что-то кроется.
В мемуарных источниках можно найти и другие схожие примеры малолетнего бунтарства.
Знакомая детских лет Есенина Елена Воробьёва вспоминает о событиях примерно 1904 года: «Собрались в Радовицкий монастырь. Предводительствовала монашка Ольга Никитина прошли луга, лес прошли и Сельцы уже прошли, и он тут вернулся. Говорит, не пойду Богу молиться»
И ещё, о той же поре: «Однажды в летний ветреный день пришла нам в голову мысль позабавиться запуском бумажного змея, но из чего делатьвот загвоздка, газет в те времена в деревне никто не читал и никакой другой бумаги под рукой не оказалось И вдруг неожиданно для меня Серёга ударил себя в лоб кулаком и сказал: Нашёл выход. У него в избе под образами приклеена святая картина Страшного суда. Я её сдеру и склеем змея».
Так и сделали.
Дед Титов за это Сергея до багровых шрамов отхлестал плёткой, а когда бабка Наталья бросилась заступаться за внукапопало и ей. Серёжа орал при этом как резаный.
В какой-то момент дед сам испугался и начал его жалеть.
Зато картину Страшного суда внучок заставил в рязанском небе кружить.
Богобоязненным Сергей не был.
В записках Ивана Атюнина, односельчанина и ровесника Есенина, сказано, что к десяти годам тот «перестал носить крест и к его прозвищу Серёга-монах прибавилось ещё и другоеБезбожник».
Больше никто, кроме Атюнина, об этом новом прозвище не говоритзначит, не прижилось. Но случай тот всё-таки имел место: о том же самом упоминает мемуарист Клавдий Воронцовправда, относя эпизод со снятием креста к чуть более позднему времени.
Однако за всем этим стихийным есенинским богоборчеством с годами всё больше будет просматриваться ровно обратноевеликая внутренняя тяга к отрицаемому.
Задирался, чтоб заметили и откликнулись.
* * *
Хулиганистым Есенин действительно былоб этом он про себя в своих стихах и автобиографических заметках не придумывал.
«Худощавый и низкорослый, / Средь мальчишек всегда герой»
Сверстники, как один, подтверждают: выдумщик, ловкач.
Раков «ловил в очень глубоких местах, и более его никто не налавливал», ещё раз Атюнин. Урок плавания, преподанный дядей, всё-таки пошёл на пользу.
Сестра Катя вспоминала, что однажды Сергей притащил домой целое ведро раков.
Неизменно готов был драться, притом что победителем выходил далеко не всегда, но в зубы кому-нибудь сунуть за мельчайшую обидуэто пожалуйста.
«Бедовый и драчливый, как петух», рассказывает Николай Калинкин.
Атюнин: «Во всех проказах учеников Сергей всегда был заводилой и вожаком, его приятели, посмеиваясь, называли его воеводой. Несмотря на то, что Сергей рос слабым, тщедушным, никто не решался обидеть его, он немедленно ввязывался в яростный кулачный бой».
Тщедушныйа чуть что, драться.
Селяне помнили, что однажды совсем ещё мелкий Есенин устроил драку со сверстником за право качаться на качеляхоба, естественно, хотели быть первыми; началось всё с их потасовки, но подключились взрослыеи в итоге случилась чудовищная свалка.
Дед Титов внука учил: «Ты будь как Стенька Разин!»это, вообще говоря, и удивительно, и характерно для русского православного человека: Разин, между прочим, был предан церковной анафеме, что никоим образом не сказалось на влюблённости народа в этого смутьяна и гулёбщика.
Ещё рассказывали: залез Есенин однажды в болотную трясину и начал её месить, приговаривая: «Ой, тина-трясина, ай, тина-трясина» Весело было, кто-то его примеру последовалв общем, всех едва не засосало: еле выползли, напуганные и грязные до самых подбородков.
Есть в этом рифма к есенинской судьбеповерхностная, конечно, но есть.
«Ой, тина-трясина, ай, трясина-тина»
Поэтическое развитие началось с частушек. Ещё совсем маленький был, когда начал их сочинять и подсказывать константиновским девушкам.
Говорят, что их потом даже пели в деревне.
Про то, что пелискорее всего, присочинили. Но складывалбезусловно.
Ходил потом, повторял явившуюся строчку, удивлённо жмурясь, как от вкуса щавеля.
Надо жеслова как слова, но если в лад их сложить, они вдруг совсем другие: тут весёлые, а там грустные. Волшебство
* * *
В 1904 году Сергея отдают учиться в Константиновское земское четырёхгодичное училище. Инициативу проявил дед Титов.
Среди крестьян на тот момент грамотные люди составляли меньшинство. По статистике в России из ста человек грамотными были всего шестнадцать. Но и эти шестнадцать образованными, как правило, не являлись. Может человек расписаться и прочитать бумагу, знает сложениевот тебе и грамотный.
К началу XX века страна была населена многочисленным, заброшенным народомсуеверным и практически не знакомым с книжной мудростью, но обладающим при этом огромной сословной и родовой памятью, хранящим разнообразные предания как христианской, так и языческой традиции, знающим культуру обрядовую, песенную, сказовую (не умевший толком читать дед Титов помнил сотни духовных стихов и песен).
Будущий поэтический феномен Есенина объясняется в первую очередь тем, что выросший пусть и не совсем в семье «крестьянина», но в истинно мужицкой, низовой среде, познававший приметы и поверья не путём «хождения в народ», а в силу рождения и взросления среди этого самого народа, он едва ли не первым из так называемых крестьянских поэтов в полной мере воспринял и органично использовал все новейшие модернистские навыки, где-то ухватив на слух, где-то интуитивно, где-то выучившись.
Если, чуть упрощая, распределить есенинских поэтических предшественников по группам, то картина получается такая.
Одни знали мировую культуру, но огромность собственно национальной, крестьянской, многовековой, молчаливой навёрстывали.
Другие «вырастали из народа»но затем, как правило, в полной мере не преодолевали сомнительный статус «самородка».