Полина ГриневичЦветы на ее ладонях
Уршула любила огоньки с детства. Огонь завораживал и манил её своей особенной, необыкновенной жизнью. Огоньки могли согреть, могли обжечь, могли разбежаться по опилкам и бумажкам во дворе, могли красиво танцевать в печке на дровах или в камине в корчме, куда она ходила с отцом. Огонь мог быть разным: робким, прячущимся среди черных угольков, слабым, пытающимся прорасти среди сырых веток, и огромным, грозным, как в детском лагере на последнем вечере перед расставанием. Огонь был живым и близким, даже в самом раннем детстве, когда она пыталась стащить любой коробок спичек, который оказывался в пределах досягаемости для маленькой девочки. Заметив такой интерес дочери к огню, отец стал убирать подальше зажигалки, спички и даже пытался не разрешать ей смотреть на огонь в печи. Но это было глупо, ведь она все равно чувствовала его силу там, внутри. Чувствовала, как он мечется и пытается освободиться, найти выход, расправить свои крылья-языки, дотянуться до всего, что привлекало его.
Потом печку убрали и провели центральное отопление. Отец бросил курить, и в доме уже не было спичек. В корчме сменился владелец и переоборудовал помещение в новом стиле, без старинных изысков. Огонь отступил, почти исчез из воспоминаний, но его тепло сохранилось, и каждый раз, когда кто-нибудь просто произносил слово "огонь, пламя словно вспыхивало рядом, как будто в полголоса напоминая: я здесь, только позови.
На память об огне у нее осталась любовь к ярким цветам в одежде, яркой косметике и отчаянная страстность в отношениях, которая даже отпугивала парней, один из которых как-то сказал, что боится просто сгореть в ее объятьях.
Потом верфь, где работал отец, закрыли окончательно. Некоторые рабочиеприятели отцауехали, другие нашли себе другую работу. А отец запил. Время от времени он находил себе работу, но ненадолго.
Именно в это время она в первый раз вырастила цветок.
Выезд к тетке на Мазуры, даже просто в уик-энд даже осенью, Уршула могла считать событием. Она стремилась покинуть родной дом и планировала поступать не в гданьскую политехнику, а в Университет Казимира Великого в Быдгощи. С деньгами все равно были проблемы, а она хотела вырваться из этой атмосферы вечной неудачи и безнадежности.
В тот вечер отец решил устроить гриль на свежем воздухе. В общем-то, все было здорово, смешно и весело: дети пани Гражины веселились и бегали вокруг огня, она сидела у воды и просто думала, а отец запивал колбаски своим "Специалем". Потом Гражина увела детей, а он сел на свой старенький велосипед и, распевая что-то про Малгоську, рванул в деревню за добавкой.
Стало достаточно зябко, и Уршула решилась подойти к огню. Она испытывала странное чувство: казалось, затухающие угольки взывали к ней, просили помочь, обещая нечто необыкновенное. Она подкинула в пищу огню парочку оставшихся поленьев и протянула к пламени озябшие ладони. Но почти погасшие угольки не давали тепла, и костер не желал разгораться. "Ах, какой же ты слабак, как тот Анджей, который сбежал, жалуясь на красные пятна у себя на груди. Красные пятна, которые появились от того, что он не знал меры и слишком много загорал на заливе вместе с ней. Да, именно поэтому. Ей стало интересно, а что бы стало, если бы она не сдерживалась, и тогда, и сейчас, и дала волю чувствам, обняла его изо всех сил руками и ногами и выпустила, выпустила все эмоции наружу.
Огонёк в костредо этого совсем неразличимыйсловно услышал ее мысли и, протиснувшись между двух толстых поленьев, стрельнув снопом искр, потянулся к ее рукам. "А, дружочек, наконец осмелел. Она заворожено смотрела, как язык пламени поднялся, взвился в подступающей темноте и почти почти прикоснулся к ее раскрытым ладоням. Ей страшно захотелось остановить, сохранить это немое общение с пламенем, и один маленький клочок-огонек оторвался и необъяснимым образом повис над ладонями. Она удержала его, сама, не зная, как, внутренним усилием и с удивлением увидела, как по рукам, по жилам словно побежали красные струйки огня. Эти струйки протянулись к зависшему огоньку, соединились, и он вдруг набух, расцвел и распустился сказочным цветком. Цветок повис в воздухе, словно питаясь от огненных корней, выступающих из рук Уршулы, и распустил пламенный бутон в обрамлении огненных листьев. Свет от цветка был ярким, и в опустившемся сумраке он сиял словно необыкновенный сказочный факел.
Матерь Божья! Ведьма!
За спиной у Уршулы раздался испуганный голос Гражины.
Как бабка Ядвига!
Цветок рассыпался тысячей искр. Девушка вскочила на ноги. А тётка, истово крестясь, начала отступать, пятясь к дому.
Не подходи! Не трогай! Деток пожалей!
Уршула не понимала, что происходит. А Гражина бросилась к дому и через несколько секунд захлопнула дверь перед носом племянницы. Отец вернулся через час, но и ему сестра отказалась открывать дверь. Пришлось ночевать в сараена сене рядом с курями.
На следующее утро поехали домой. Отец не сказал ни слова, а она не спрашивала, хотя очень хотелось.
Осенью Уршула уехала учиться, так и не получив ответа, кто такая бабка Ядвига, и что это было. Да и не у кого было получать ответ. Отец либо отсутствовал, либо сидел с пивом у телевизора и молчал.
Студенческая жизнь захватила Уршулу. Времени не хватало ни на что. Ни на что не хватало и денег. Она нашла подработку и сразу после занятий бежала на работу в бар, где работала официанткой. Бар напоминал ей корчму, где она неоднократно бывала с отцом. Старинная обстановка с деревянным лавками, стилизованными гусарскими доспехами на входе и старинным камином с комплектом железных щипцов и кочергой с фигурной ручкой.
Но девушку привлекала не красота узорчатой решетки, а то, что она снова была рядом с живым огнем. И однажды, когда посетители покинули заведение пораньше, она решила попробовать.
Огонь в камине практически погас. Лишь несколько угольков светили тусклым светом в темной пасти печи. На кухне гремели посудой, и она боялась, как бы кто-нибудь не застал ее за этим необыкновенным занятием. Но желание, внутреннее желание было непреодолимым.
Уршула попыталась вспомнить, что происходило с ней в прошлый раз, и протянула руки к теплу, исходящему из камина. Она вдруг почувствовала, как ее руки задрожали, и в ритм этой дрожи огонь забился, завибрировал в черноте среди обгоревших поленьев. Уршула уже сама не понимала, откуда у нее появилось это знание, как будто она всегда умела и делала это не раз. Из темноты появился слабенький бледно-голубой язычок пламени. Он колебался, как травинка на ветру, но рос. Крепчал и распускался. А за ним поднимались следующие. Цветок раскрылся, а затем, повинуясь легкому движению пальцев, закрутился, заплясал в пространстве камина.
Вот это да! А он не выскочит?
Мужской голос за спиной прозвучал в тишине, как гром. Цветок рухнул и растекся по поленьям обычными языками пламени, а Уршула обернулась и увидела стоящего перед ней парня.
Это такой фокус? Пиротехнический?
Девушка встала. Руки дрожали. Сердце колотилось и, казалось, готово было выпрыгнуть из груди.
Только не надо никому говорить. Ладно?
Парень улыбнулся. Улыбка у него была ослепительная, откровенная. В глазах отражались искорки огня, и царило откровенное веселье. Весь он был такой большой, широкоплечий, уверенный в себе и притягательный.
Это я здорово сюда зашел! Конечно, не скажу! Давай знакомиться! Меня Збышек зовут, а тебя?
Уршула. Только я уже заканчиваю.
Отлично! Я тебя провожу. Идет?
И с этого момента они уже почти не расставались. Збигнев оказался замечательным другом и не менее замечательным любовником. Нежным и сильным. Она не могла дождаться вечера после работы и с трудом заставляла себя оторваться от мужчины утром, уходя на учебу. Казалось, весь тот огонь, который обжигал ее прежних парней, нашел себе выход в объятиях настоящего мужчины. Пламя разгоралось тогда, когда он хотел, и вспыхивало, когда это было нужно им обоим, а потом медленно угасало, оставляя после себя тепло и негу. Уршула чувствовала своего мужчину, даже когда его не было рядом, его запах преследовал ее, его руки, его губы оставляли следы, которые жгли, просили и напоминали. Она совсем забыла о своих цветах, да и зачем они были ей? Пламя находило свой выход, разгораясь и угасая каждый день и каждую ночь.