Не занимаются - Гиппиус Зинаида Николаевна

Зинаида Гиппиус

Не занимаются

Только что распускались деревья. В бледно-прозрачной аллее монастырского сада сидели вместе на лавочке благообразный, полный, чистый монах и купчиха.

Купчиха приехала в монастырь из Твери, к старцу Памфилию, к которому ездили многие, потому что он был известен святой жизнью и считался прозорливцем.

Поздняя обедня отошла, но к старцу еще не допускали. Сквозь едва опушенные, нежные деревья виден был собор невдалеке, паперть, покрытая народом. В серо-коричневой толпе богомольцев  черные пятна монахов.

Солнце белило землю дорожки. Тени от прозрачной листвы тоже были прозрачные, бледные, нежноузорчатые.

 Так, сударыня,  говорил о. Леонтий, монах, с которым купчиха, приехавшая еще с вечера, успела познакомиться.  Дело Божье. Отец Памфилий прозревает, многое прозревает. Смотря по тому, с какой нуждой к нему идут. И простой народ идет, и господа наезжают.

Купчиха нерешительно вздохнула. Она была немолодая, но моложавая, полная; все в лице у нее было круглое, и глаза, и нос, и рот; круглое  и приятное. Гладко расчесанные волосы, чуть с проседью, шляпка с подвязушками, темноватое платье и кофта, хорошие. В руках ридикюль.

 Дело-то мое очень трудное, батюшка,  сказала она.  Такое трудное дело. Вдова я, сына имею, одного-разъединственного.

 Пьет, что ли?  спросил о. Леонтий, жмурясь от солнца.  Али непочтителен?

 Кабы пил! И не пьет, и ко мне почтителен. Он почтителен, потому вдовею я давно, и сама хозяйка, а у нас три лавки. Он у меня к делу хорошо приучен, однако я его всего могу лишить, потому капитал на мое имя. Но, конечно, один он у меня.

 Так в чем же горе-то ваше, матушка?

 Да вот и горе. Такое уж горе! Пошел ему двадцатый год  я его и женила, благословясь. Невеста попалась  золото. Сирота, тихая, из себя миловидная, Васюту любит, лучше нельзя. А два года прошло  она у нас и обезножь.

 Как так?

 Да внутреннее, говорят, повреждение. Родила несчастливо, а после того и не встает. Сама ничего, здорова, а какое уж! Полчеловека.

 Ага, так,  сказал о. Леонтий, качнув головой.  Болящая, значит. Что ж, исцеления бывают.

 Исцеление уж где ж! Мы и в Москву, по всем докторам ее возили, и к чудотворцам ездили. В Сарове два раза были. Легче нет нисколько. А доктора говорят  окончательное внутреннее повреждение. Жить, говорят, сколько угодно может, ну, больше, говорят, и не ждите ничего.

 Крест вам, матушка, послан,  наставительно сказал о. Леонтий.  А вы не ропщите.

Купчиха всплеснула руками.

 Видит Бог, не ропщу! Я ее, Аксюту, как дочь жалею! Разве я на тяготу от нее ропщу? Вы дальше-то послушайте!

Она вынула из ридикюля платок, утерлась и словоохотливо и озабоченно продолжала:

 Ну, после этого Вася мой ждал-пождал, очень, конечно, беспокоился и грустил, а вдруг и стало мне известно, что он в моем же дому при живой жене с Глашкой связался!