Те несколько первоклассных ученых, работающих у нас, просто изведены режимом секретности. И постоянными подозрениями, сфокусированными на них именно потому, что они ЯВЛЯЮТСЯ доминирующими в своих областях. Отсюда, практически все что исходит от них, имеет якобы особую ценность. Поэтому у них уходят годы на решение того, что обычно представляет собой весьма заурядную проблему. Что же касается остальных... Наш персонал в бюро Стандартов практически почти полностью состоял из третьеразрядных ученых. Кое-кто из них действительно - весьма упорные и терпеливые люди. Но они были недостаточно храбры и еще в меньшей степени обладали воображением. Практически все свое время они проводили, механически следуя рецептам "поваренной книги" - рутине научного метода. И имели с каждым годом все более сомнительные шансы выдать что-то ценное.
- Все то, что ты сказал, можно отнести и к проводящимся сейчас исследованиям по проблеме космических полетов. Даже без изменений в знаках препинания, - подтвердил Уэгонер. - Но Сеппи, если научный метод всегда являлся разумным подходом, значит он и сейчас должен быть таковым. Он должен действовать для всех, даже для третьеразрядных исследователей. Так почему же он неожиданно стал плохим сейчас, спустя века неоспоримого успеха?
- Временной разрыв, - пробормотал Корси, - имеет первостепенное значение. Помни Блисс, что научный метод - НЕ закон природы. Его не существует в природе. Он есть только в наших головах. Вкратце - это образ мышления о разных вещах. Способ просеивания данных. И ему - рано или поздно - предстояло устареть. Так же как еще раньше устарели софизмы, парадигмы и силлогизмы. Научный метод отлично действует, когда имеются тысячи очевидных фактов, рассыпанных вокруг для обозрения, фактов столь же очевидных и измеряемых, как например, скорость падения камня. Или таких как порядок расположения цветов в радуге. НО ЧЕМ НЕУЛОВИМЕЕ СТАНОВЯТСЯ ФАКТЫ, ТЕМ БОЛЬШЕ ОНИ ОТСТУПАЮТ В ОБЛАСТЬ НЕВИДИМОГО, НЕОЩУТИМОГО, НЕВЗВЕШИВАЕМОГО, СВЕРХМИКРОСКОПИЧЕСКОГО. Они становятся абстракциями. И соответственно, дороже и длительнее делается исследование их научным методом.
И когда мы достигаем уровня, при котором ОДНО только исследование требует выделения миллионов долларов на ОДИН ЭКСПЕРИМЕНТ, такие эксперименты могут оплачиваться только правительством. А ПРАВИТЕЛЬСТВО НАИЛУЧШИМ ОБРАЗОМ МОЖЕТ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЛИШЬ ТРЕТЬЕРАЗРЯДНЫМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯМИ, КОТОРЫЕ НЕ СПОСОБНЫ ОТОЙТИ ОТ ИНСТРУКЦИЙ "ПОВАРЕННОЙ КНИГИ" С ПОМОЩЬЮ ВНУТРЕННЕГО ОЗАРЕНИЯ, НЕОБХОДИМОГО ДЛЯ СОВЕРШЕНИЯ ФУНДАМЕНТАЛЬНЫХ ОТКРЫТИЙ. И как результат - то, что ты видишь: стерильность, застой, загнивание.
- Так что же остается? - воскликнул Уэгонер. - Что мы теперь будем делать? Я достаточно хорошо тебя знаю и подозреваю, что ты вовсе не собираешься отказываться от надежды.
- Нет, - ответил Корси, - я не сдался, но я совершенно не в состоянии изменить ситуацию, которую ты мне изложил. И кроме того - теперь я как бы не при чем. Что, наверное, и неплохо для меня. - Он задумался на секунду и затем неожиданно спросил: - Нет никакой надежды на то, что правительство полностью снимет завесу секретности?
- Никакой, - ответил Уэгонер. - Даже на частичное послабление. Во всяком случае, не сейчас.
Корси сел и подался вперед, опустив локти на узловатые колени и уставившись на угасающие угли. - Тогда у меня есть два небольших совета, Блисс. На самом деле, они - две стороны одной медали. Прежде всего, многомиллиардодолларового подхода - типа Манхэттенского проекта. Мы жизненно нуждаемся не в более точном - на одну десятую - измерении электронного резонанса, сколь в новых путях, новых категориях знаний. Колоссальные исследовательские проекты - покойники. Сейчас необходима чистая работа мозгами.