- Я покажу сейчас этому из Москвы!
Самый высокий из трех американцев медленно обернулся и негромко сказал:
- Шат ап!
И парень сразу стих. Два американца ушли куда-то и через минуту возвратились с невысоким седым человеком.
"Где я видел его? - подумал Степанов. - Где-то я его видел, это точно. Ага, он приходил на литературную дискуссию".
- Здравствуйте, товарищ Степанов, - сказал седой, - меня зовут Виктор Михайлович. Бога ради, простите этих ребят: они дети горькой русской эмиграции, в их сердцах постоянная боль. Ведь ни одна нация, кроме русской, не знала такой опустошительной эмиграции. Кто это с вами?
- Эд Стюарт, писатель из Штатов.
Виктор Михайлович кивнул Эду и сказал:
- В России перемены... Идти вдвоем с американцем к нам на шхуну... Не боитесь, что дома потревожит КГБ?
- Боюсь, - ответил Степанов. - Видите, как боюсь...
- Он что - из ваших американцев?
- То есть?
- Марксист?
- Почему? Нормальный империалист.
- У вас тут есть что выпить? - спросил Эд. - Кроме пива, конечно.
- Я говорю только по-немецки, - ответил Виктор Михайлович. - Что он спрашивает?
- Он хочет выпить.
- У нас вообще-то безалкогольный студенческий корабль, но вас я угощу из своих запасов.
- Вы тоже студент? Или как?
- Я преподаватель.
- Чему учите? - хмыкнул Степанов.
- Хватит об этом, - улыбнулся Виктор Михайлович. - Я сейчас вам принесу "Посев". Мы защищаем вашу последнюю книгу от советской критики. Герр Шульц! - крикнул он вдруг страшным, немецким, командным голосом. Герр Шульц! Три виски! Герр Шульц!
Появился здоровенный, толстый немец.
- Кто это? - спросил Эд одного из американцев, которые по-прежнему стояли чуть в стороне, словно родители, наблюдающие за тем, как играют детишки.
- Это их Гиммлер, - засмеялся самый высокий американец, - какой-то оберфюрер.
- При чем тут Гиммлер, - поморщился Виктор Михайлович. - Этот американец говорит по-русски?
- Ни бельмеса, - ответил Степанов.
- Обычная американская невоспитанность. Молодая нация, нет культуры, ничего не поделаешь. Герр Шульц - старый демократ.
Потом Степанов и Эд долго ходили по набережной. Белые ночи были на изломе. В серых, зыбких ночных сумерках лица людей были трагичны и нереальны.
- Политика может простить ту или иную ошибку, но она не простит глупости, - говорил Степанов задумчиво. - Живет у вас Керенский, Струве, тысячи других наших эмигрантов - и пусть себе живут. Но когда вы поддерживаете НТС, то вы поддерживаете фашизм: они шли с Гитлером во время войны и сжигали в печах детей.
- Почему вы думаете, что мы их поддерживаем?
- Откуда на шхуне появились три ваших паренька в штатском?
- Вы думаете, они - наши?
- Уж не наши, во всяком случае.
Эд рассмеялся.
- Только не думайте, - сказал он, - что если я ругаю моего президента, то, значит, я выступаю за вас. Ругать тех, кто неверно правит твоей родиной, совсем не значит желать ей зла. Часто - наоборот.
- Вы ругали своего президента?
- Буду. Когда вернусь.
- В какой газете? Я посмотрю.
Эд назвал газету, от которой он приехал.
- Между прочим, который час? - спросил он. - В потасовке я потерял часы.
- Что ж после потасовки не поискали?
- Я щупал ногой под столом. Там не было.
- Богатая вы нация, - сказал Степанов, - можно было и руками пощупать. А времени сейчас половина третьего.
- Ого! - присвистнул Эд. - Жена в гостинице лезет на стену.
- Всякий порядочный мужчина должен немного бояться жены, - сказал Степанов, - жену не боится только прощелыга или гений.
- Не всякий гений, - добавил Эд, - а только тот, который вступил в брак уже состоявшимся гением.
- Это вы к тому, что нет пророка в своем отечестве?
Эд поднял палец, остановился и записал что-то в книжечку: каждый человек строит себе баррикаду на тех мудростях, которые утверждают его в своих же глазах.
23.