Королев запустил вторую копию для Валентины.
- Это порнуха? - Вид у красавицы был встревоженный и заинтригованный. - Можно, мы еще придем, полковник? Во вторник в полночь?
Королев ответил ей улыбкой. До того как ее отобрали для космической программы, она была простой фабричной работницей. Красота сделала Валентину полезной для пропагандистских целей, превратив ее в модель для пролетариата.
Теперь, когда в крови циркулировал коньяк, полковнику было жаль женщину; показалось невозможным отказать ей в небольшом счастье.
- Полуночное свидание в музее, Валентина? Как романтично! Качнувшись в невесомости, она поцеловала его в щечку.
- Благодарю вас, мой полковник!
- Вы - просто властитель душ, полковник, - сказал Романенко, как можно мягче хлопнув Королева по хрупкому плечу. После бесконечных часов в качалке руки у мальчишки были как у кузнеца.
Старик глядел, как любовники осторожно пробираются в центральную стыковочную сферу, к перекрестку трех ветшающих "Салютов" и еще двух коридоров. Романенко свернул в "северный" коридор, к арсеналу, Валентина направилась в противоположную сторону - к следующей стыковочной сфере и "Салюту", где мирно спал ее муж.
В "Космограде" таких стыковочных сфер было пять, к каждой из них было пристыковано по три "Салюта". На противоположных концах комплекса располагались военные отсеки и установки для запуска спутников. Станция непрерывно постукивала, потрескивала, дышала с присвистом, так что казалось, что находишься в метро или в трюме грузового парохода.
Королев снова приложился к бутылке, теперь уже наполовину пустой. Он спрятал ее в одном из экспонатов музея, фотокамере НАСА системы "Хассельблад", найденной на месте посадки "Аполлона". Ему не случалось выпивать с той самой увольнительной на Землю перед декомпрессией. Голова кружилась болезненно приятной пьяной ностальгией.
Проплыв назад к своему пульту, он вошел в ту секцию памяти, откуда когда-то стер тайком собрание речей Алексея Косыгина, чтобы освободить место для своей личной коллекции самиздата: оцифрованных записей поп-музыки, той самой, которую он так любил в детстве, в восьмидесятые годы. Тут были английские группы, записанные с западногерманского радио, хеви-металл стран Варшавского Договора, американский импорт с черного рынка. Надев наушники, он набрал код ченстоховского регги-бэнда "Бригада Кризис".
После всех этих лег он уже не столько слушал саму музыку, сколько всматривался в образы, мучительно отчетливо наплывавшие из глубины памяти. В восьмидесятые он был длинноволосым парнишкой, отпрыском советской элиты. Положение отца надежно защищало его от московской милиции. Он вспоминал, как выл усиленный динамиками реверс в жаркой темноте подвального клуба, видел перед собой шахматную толпу в джинсе и с перекрашенными волосами. Он курил тогда "Мальборо", смешанный с перетертым афганским хашем. Помнил губы дочери американского дипломата на заднем сиденье черного "линкольна". Имена и лица возвращались, накатывали на Королева в горячей дымке коньяка. Вот Нина, восточная немка, показывает ему размноженные на мимеографе переводы из польских диссидентских информ-листков...
В кофейне Нина появлялась лишь поздно ночью. Шепотом передавались слухи о паразитизме, антисоветской деятельности, ужасах химической обработки в психушке...
Королева стала бить дрожь. Он провел рукой по лицу, обнаружил, что оно залито потом. Снял наушники.
Уже полвека прошло, а он вдруг чуть ли не до обморока перепугался. Он не помнил, чтобы ранее испытывал подобный ужас, не боялся так даже во время декомпрессии, когда ему раздробило бедро. Его отчаянно трясло. Лампы. Свет на "Салюте" был слишком ярок, но ему не хотелось приближаться к выключателю.