Мы советовали, мы предупреждали — и если те, кто нанял нас, отказались принять наши советы, то единственное, что мы в состоянии сделать теперь, — это прикрыть их отступление. Они решили воевать сами, не слушая наших советов. Теперь они проиграли свою войну, а не мы. Эта война перестала быть нашей много лет назад. И мы в этом не виноваты. Можем сказать это с уверенностью. Сейчас уже ничего не исправить.
— Но ведь надо было действовать раньше, — настаивала Пасева.
— Сены неоднократно пытались образумить хозяев. Мы предлагали свои услуги и советы согласно старинному договору. Мы не могли… — Сатель услышал шаги спускающегося по лестнице юноши, и этот звук сбил его с мысли. Он машинально окинул взглядом холл, и тут снизу донесся грохот захлопнувшейся двери. Эхо прокатилось по всему Дому. Сатель бросил на Эддана взгляд, полный отчаяния. — Неужели ни один из вас не сходит и не поговорит с ним?
Эддан пожал плечами. Самолюбие его было уязвлено, и Сатель знал об этом. Он злоупотребил их дружескими и родственными отношениями и вышел далеко за пределы дозволенного, высказав этот протест. Сатель любил Ньюна. Все любили его. Но поведение кела, даже неправильное, неразумное, не подвергалось обсуждению. Их автономия была священной. Только сама Мать могла вторгаться в вотчину Эддана.
— Тебе не кажется, что у Ньюна есть на то свои причины? — спокойно спросил Эддан. — Всю жизнь он готовился к этой войне. Он не дитя старого времени, как мы, но теперь он не в состоянии приспособиться и к новым временам. Ты все отнял у него. Что же ты ждешь от Ньюна, сен Сатель?
Сатель опустил голову. Ему нечего было возразить. Он понимал, что Эддан прав, и попытался взглянуть на сложившуюся ситуацию глазами юного кел'ена. Никто не мог навязывать свою волю Келам или ждать от них размышлений о будущем — эти люди жили одним днем, коротким и полным страстей, у них не было ни прошлого, ни будущего. Такова была цена их свободы. Они могли покинуть Дом в любой момент и жить среди ци'мри. Келы знали свое место. Если сен'ен пытался прочесть им нотацию, они могли опустить голову и уйти, не дослушав. Им было нечего отвечать. И разрушать покой их разума было бесчеловечно; знание, не подкрепленное могуществом — самый горький удел.
— Мне кажется, что я рассказал тебе все, что мне известно на данный момент, — заговорил наконец Сатель. — Если поступят свежие новости, я дам тебе знать. — Он молча поднялся, поправил свою мантию, отпрянув от инстинктивно оскаленных зубов дуса. Зверь потянулся к его лодыжке. Он не имел враждебных намерений, но укусить мог. Дусы не выказывали расположения ни к кому, кроме кел'ейнов. Сатель остановился и взглянул на Эддана. Тот ласковым движением руки успокоил зверя.
Сатель с опаской обошел страшные челюсти дуса и бросил прощальный взгляд на Эддана. Но тот смотрел в сторону, словно ему было все равно, уходит он или остается. Сатель не хотел при всех заострять на этом внимание. Он знал своего двоюродного брата и понимал, что эта размолвка вызвана именно их родством. На людях они всегда старались держаться подчеркнуто официально, не нарушать этикета. Такая ситуация возникала всякий раз, когда родственники попадали в разные касты: всегда страдала гордость того, кто принадлежал к низшей касте.
Сатель отвесил формальный поклон остальным и вышел. Он был рад, что покинул этот угрюмый холл, где царил полумрак, а воздух был так тяжел, словно он впитал в себя гнев разочарованных людей и гнев дусов, который разгорался медленно, но бывал неистов. Тем не менее, Сатель был рад, что они выслушали его до конца. Не было ни необузданной ярости, ни неразумных действий — худшего из того, что можно было ожидать от Келов. Они были стары. Старики всегда сбиваются в группки, где они могут спокойно посоветоваться друг с другом.