Хань Фей‑цы ответил ей со всей серьезностью.
– Как же смогу я научить ее, чтобы она была тем, кем ты есть?
– Все, что есть во мне хорошего, берется от Дао. Если ты научишь ее быть послушной богам, почитать предков, любить народ и служить правителям, тогда я сохранюсь в ней точно так же, как и ты сам.
– Я обучу ее Дао как части самого себя, – пообещал Хань Фей‑цы.
– Нет, не так. Дао вовсе не является естественной частью тебя, муж мой. Хотя боги и обращаются к тебе ежедневно, ты упорно придерживаешься собственной веры в мир, где все можно объяснить натуральными причинами.
– Я послушен по отношению к богам.
При этом он с горечью подумал о том, что выбора‑то и нет, даже отсрочка исполнения их требований превращается в пытку..
– Ведь ты не знаешь их. Не любишь их творений.
– Дао требует от нас любви к людям. Богов мы только слушаем. Как можно любить богов, которые при каждой возможности унижают и мучают меня?
– Людей мы любим лишь потому, что они божьи творения.
– Только не читай мне проповедей.
Цзянь‑цинь вздохнула.
Печаль кольнула его будто укус паука.
– Мне хотелось слушать твои проповеди целую вечность, – заверил Хань Фей‑цы жену.
– Ты женился на мне, ибо знал, что я люблю богов, а у тебя не было и следа подобной любви. Таким вот образом я тебя дополнила.
Ну как мог он с ней спорить, зная, что даже в этот миг ненавидит богов за все ими сделанное, что заставили его сделать, за все то, что у него отобрали.
– Пообещай мне, – шепнула Цзянь‑цинь.
Хань Фей‑цы знал, о чем она просит. Жена чувствовала, что близится смерть, и теперь возлагает на его плечи бремя, которая сделала целью собственной жизни. Но это бремя он понесет с радостью. Лишь утраты ее самой так долго он пугался.
– Пообещай, что научишь Цинь‑цзяо любить богов и всегда следовать Дао. Обещай, что сделаешь ее моей дочерью в той же степени, что и своей.
– Даже если она никогда не услышит глас богов?
– Дао для всех, а не только для слышащих.
Возможно… подумал Хань Фей‑цы. Но богослышащим гораздо легче следовать по нему, поскольку за отклонение от него они платят чудовищную цену. Простые люди свободны; они могут сойти с Дао и не испытывать многолетней боли. Богослышащий не может сойти с Пути хотя бы на час.
– Пообещай.
Я сделаю это. Обещаю.
Только высказать вслух этих слов он не смог. Непонятно почему, но где‑то в глубине таилось сопротивление.
В тишине, когда жена ожидала его клятвы, они услыхали топот босых ножек на гравии перед входной дверью. Это могла быть только лишь Цинь‑цзяо, возвращающаяся из садов Сун Цао‑пи. Одной лишь Цинь‑цзяо разрешалось бегать и шуметь в эти часы молчания. Они ждали, зная, что дочка прибежит прямо в комнату матери.
Дверь отодвинулась почти бесшумно. Даже Цинь‑цзяо чувствовала царящую тишину и в присутствии матери ходила на цыпочках. Хотя, при этом, она с огромным трудом сдерживалась, чтобы не затанцевать, не пробежать по полу. Девочка не стала обнимать мать, запомнив наказ; правда, чудовищный синяк уже исчез с лица Цзянь‑цинь в том месте, где три месяца назад сильное объятие дочки сломало челюсть матери.
– В садовом пруду я насчитала двадцать три белых карпа, – сообщила всем Цинь‑цзяо.
– Так много, – похвалила ее Цзянь‑цинь.
– Мне кажется, что они сами показывались мне, чтобы я смогла их пересчитать. Никто не захотел, чтобы его пропустили.
– Они любят… тебя… – шепнула Цзянь‑цинь.
Хань Фей‑цы услыхал новый отзвук в приглушенном голосе жены: булькание, как будто меж словами лопались пузырьки.
– Как ты считаешь, если я видела карпов, значит ли это, что я стану богослышащей? – спросила Цинь‑цзяо.