Доде Альфонс
Альфонс Доде
Перевод Р. Томашевской
- Бррр... какой туман! -- говорит наш старичок, выходя на улицу. Он поспешно поднимает воротник своего пальто, натягивает шарф до самого рта и, засунув руки в карманы, насвистывая, отправляется на службу в свою контору.
И действительно, непроглядный туман. На улицах еще терпимо: в центре больших городов туман, как и снег, держится недолго. Он стелется по крышам, стены домов поглощают его и, врываясь сквозь открытые двери, он осаждается на лестницах и перилах, которые становятся мокрыми и скользкими. Движение экипажей и людей -- несчастных торопливых утренних прохожих -- рассеивает туман, дробит его, уносит. Он садится на убогую одежду мелких служащих, на накидки продавщиц из магазинов мод, на их обмякшие вуалетки и большие клеенчатые картонки. Но там, на набережных, еще пустых в этот час, на мостах, на крутом берегу широкой реки, там, за собором Нотр-Дам, где солнце появляется, как тусклое мерцание ночника сквозь матовое стекло, там туман становится густым, тяжелым, неподвижным...
Все же, несмотря на ветер и сильный туман, старичок наш идет вдоль набережной, направляясь к себе на службу. Он мог бы пойти другой дорогой, но, видимо, река манит его, она имеет для него какую-то особенную, таинственную привлекательность. Ему доставляет удовольствие идти вдоль парапета, едва касаясь этих каменных плит, отшлифованных локтями фланирующей публики. В такой ранний час и в такую погоду ее почти не видно. Изредка лишь можно встретить женщину с тяжелой корзиной белья, остановившуюся у парапета, чтобы передохнуть, или какого-нибудь чудака, который, перегнувшись, с тоскливым видом смотрит в воду. Каждый раз при встрече с такими людьми наш человечек с любопытством вглядывается в них, затем смотрит на воду, как будто некая сокровенная мысль соединила в его сознании этих людей с рекой.
Неприветливо выглядит река в это утро. Туман, поднимаясь над волнами, словно делает ее медлительной и тяжелой. Темные крыши домов на берегу, эти неровные, покосившиеся дымоходные трубы, скрещиваясь и отражаясь в воде, дымят посреди реки, - все это похоже на какой-то зловещий завод, который со дна Сены напускает на Париж весь свой дым в виде густого тумана. Но нашему человечку вся эта картина не кажется столь печальной. Сырость пронизывает его до костей, одежда промокла до нитки, а он все идет вперед, насвистывая, с блаженной улыбкой на устах. О, он давно привык к туманам Сены! К тому же он знает, что, придя к себе на службу, он найдет свой теплый меховой мешок для ног, затопленную печку, которая весело трещит, ожидая его, и маленькую сковородку, на которой он каждое утро готовит себе завтрак. В этом только и заключается утеха мелких служащих, единственная радость бедных узников, радость, понятная лишь тем убогим, у которых вся жизнь протекает беспросветно, в каком-то промозглом закутке.
"Не забыть бы яблок купить", - неотступно думает он и все насвистывает и торопливо идет вперед. Редко встретишь человека, идущего на службу в таком веселом настроении.
Бесконечно тянутся набережные. Вот уж и мост виднеется. Теперь человечек наш находится за собором Нотр-Дам. Здесь, на этой стрелке острова, туман еще плотнее, чем где-либо. Он надвигается сразу с трех сторон; до половины обволакивая высокие башни собора, он еще больше сгущается у моста, как будто желая что-то скрыть в этом месте... Человечек останавливается: он пришел.
Какие-то зловещие тени смутно вырисовываются в тумане; люди на тротуаре сидят на корточках, как бы в ожидании чего-то, а перед ними, точно у больничных оград и садовых решеток, рядами лежат на лотках сухари, апельсины, яблоки.