– Ей можно доверять?
Герти отплатила ему за подозрительность той же монетой, и отплатила сполна. Глядя на меня сквозь щель между мешками, она осведомилась:
– Что замышляет этот старикашка, Фред?
– Нас с мистером Фитчем связывают партнерские отношения, – ледяным тоном ответил ей Уилкинс. – Их содержание пока не подлежит разглашению.
– Да что вы!
– Мистер Уилкинс написал роман... – начал я.
– И хочет его издать, – договорила за меня Герти. – А ты должен оплатить его тщеславие, выложив доллары галантерейщику.
Я захлопал глазами.
– Галантерейщику?
– Когда творец сотворит какую‑нибудь галиматью, которая никому не нужна, – пояснила она, – он идет к издателю графомании, и тот обирает творца до нитки. У меня была подружка, которая настрочила «Правду и истину о подлинной жизни настоящей стриптизерки, как на духу». Издание обошлось ей в шесть с половиной тысяч долларов. Было продано аж восемьсот экземпляров, кто‑то даже написал дурацкую рецензию, а читатели плевались.
Лицо Уилкинса окаменело, и он холодно проговорил:
– Господин, с которым я встречался, занимает должность главы почтенной фирмы с давними традициями. Они издают целый спектр...
– Сивого бреда, – сказала Герти, потом повернулась ко мне и, кивнув на Уилкинса, добавила:
– Выкини отсюда этого старого дармоеда.
– Вот что, послушайте‑ка... – начал Уилкинс, с кряхтением и хрустом поднимаясь с колен.
– А впрочем, не надо, лучше подержи, – с этими словами Герти всучила мне оба мешка, развернулась, схватила Уилкинса за руку и стремительно потащила к двери. Когда он мчался мимо меня, я мельком увидел его обескураженную физиономию. Он был так изумлен, что обрел дар речи, лишь очутившись на лестничной клетке.
– Моя рукопись! – взвизгнул Уилкинс.
– Терпение, терпение, – сказала Герти. Она вернулась в гостиную, сгребла в охапку чемодан, словно ящик с пивными банками, вынесла его в прихожую и швырнула на ступеньки. Кажется, я слышал несколько глухих шлепков: что‑то тяжелое кубарем летело вниз по лестнице. Потом, вроде бы, донеслось шуршание, похожее на шелест тысяч маленьких крыльев, и Герти захлопнула дверь, оборвав исполненный отчаяния вопль Уилкинса.
Я знал, что должен как‑то вмешаться, остановить Герти, помочь Уилкинсу, защитить свои хозяйские права, но вместо этого стоял истуканом и наблюдал за происходящим. Мое поведение лишь частично объяснялось трусостью, хотя, конечно, не обошлось и без нее. Но, кроме боязни, я чувствовал облегчение оттого, что решение по роману Уилкинса принято кем‑то другим. Сам я ни за что не смог бы сказать Уилкинсу «нет», хотя в глубине души знал, что просто обязан отказать ему, и когда Герти взяла это на себя, я испытал смешанное чувство облегчения, вины и удовлетворения.
Герти вернулась в квартиру, отряхивая пыль с ладоней. У нее был очень довольный вид. Взглянув на меня, она остановилась, подбоченилась и сказала:
– Ну, и что ты стоишь, будто столб? Поди разложи покупки.
– А вы не сорвете шторы с окон? – жалобно спросил я.
– На кой черт мне сдались твои шторы?
– Бог знает, – ответил я и потащил мешки со снедью на кухню.
Глава 7
Во всей этой кутерьме я напрочь позабыл о сотрудниках отдела по расследованию убийств, которые, как сказал Райли, должны были заглянуть ко мне. Поэтому, когда в четыре часа послышался стук в дверь, я поначалу решил не открывать, боясь, что пришел Уилкинс с дробовиком.
К несчастью, а может, и к счастью, мои решения больше ничего в этом доме не значили.