Хольтман вновь прислушался, но ничего не изменилось. В полумраке все также на одной высокой ноте пел гироскоп главного компаса, монотонно жужжали электродвигатели. Негромко переговаривались между собой вахтенные. Все было тихо, и можно было спокойно подумать, что делать дальше. Дело было в том, что на лодке заканчивалась солярка для дизелей, а возле базы шли ожесточенные бои. О пополнении там топливом и питьевой водой уже не могло быть и речи.
И обер-лейтенант лихорадочно прикидывал варианты. Их оставалось два: или затопить лодку возле турецкого берега и быть там интернированными, или попытаться остановить вражеский танкер, заправиться и попробовать проскользнуть через Босфор в Средиземное море, а там, может, в Атлантику, и благополучно вернуться на базу, к примеру, в Лорьян.
* * *
Всякий раз, когда входили в зону активных боевых действий, командир «Каталины», двадцатидвухлетний крепыш лейтенант Паничкин, с неприязнью замечал, что его на какое-то мгновение охватывает странный липкий холод.
Лейтенант болезненно переживал эти жутковатые секунды.
«Это не страх, убеждал он себя, просто внутреннее подсознательное сопротивление тому несправедливому, которое может случиться в любой момент». Отгоняя тревожные мысли, Паничкин нажал на штурвале кнопку переговорного устройства и задал традиционный вопрос: «Экипаж, как обстановка?»
Первыми поочередно откликнулись воздушные стрелки: «Все нормально, командир, в воздухе спокойно, фашистских самолетов не видно».
До Констанцы тридцать минут полета, четко проговорил штурман приятным баритоном, от которого по вечерам под звуки гитарных струн очень часто разбивались девичьи сердца.
Столько дней напрасно утюжим воздух, продолжил он перед однополчанами стыдно. Они сейчас в самом пекле, штурмуют порт в Констанце, а мы практически в собственном тылу прохлаждаемся.
Точно, командир, поговори в штабе, в следующие патрулирование пусть все же других пошлют, подхватил второй пилот.
Паничкин ничего не ответил, только скосил взгляд на своего правого. На фоне остекления фонаря кабины рельефно вырисовывался профиль второго с уверенно лежащими на штурвале руками в черных кожаных перчатках. «Ребят понять можно. Ведь который уже день ищем немецкие подводные лодки и все без толку! Да и немцы не такие дураки, чтобы днем на поверхности загорать». И, продолжив мысль, с огорчением заключил: «Жалко, что американцы поставляют нам «Каталины» без радиолокатора. Если был бы он, то ночью, когда субмарины всплывают для зарядки аккумуляторов, были бы они у нас на экране, как на ладони!»
Командир, что молчишь? вновь раздался бархатистый голос штурмана. Так пойдешь за стоящим заданием? продолжил он.
Паничкин вновь ничего не ответил, а про себя подумал:
«Только в штабе ждут и мечтают, чтобы командиры самолетов сами подбирали себе задания».
Стрелкам во все глаза смотреть за воздухом, ненароком «мессера» срежут, и будем сами тогда подводниками!
Лейтенант помолчал, а затем добавил:
Остальному экипажу наблюдать за поверхностью моря.
Быть предельно внимательными! О любом буруне докладывать!
* * *
В тишине подводной лодки вдруг раздалось: «Командира в центральный пост! Акустик докладывает, слышен шум винтов большого корабля». Хольтман быстро встал, отодвинул занавеску и пробрался в центральный пост.
Главмех, поднимай лодку на перископную глубину. Посмотрим, что за корабль, отдал команду Хольтман.
Главный механик стал продувать цистерну деферента, матросы переложили рули глубины на всплытие, лодка подняла нос, и стрелка указателя глубины дрогнула, а затем стала показывать подъем. Хольтман подошел к выходящему из шахты перископу и проговорил:
Старший помощник, готовь абордажную команду к захвату судна. Акустик, слышно шумы второй нашей субмарины?
Так точно, господин обер-лейтенант, ответил тот.
Надеюсь, что они услышат, как мы продуваем балласт, и тоже всплывут, продолжил Хольтман. Ну что, господа, если повезет, то выскользнем из ловушки, какой становится это море, и вправду для нас Черное.
* * *
Паничкин почувствовал, как постепенно от неподвижности стало затекать все тело, особенно ноги. Он осторожно пошевелился, в ответ на движение кожу пронзили тысячи тонких невидимых игл, словно в знойный летний день на него напали рассерженные пчелы. И в этот самый неподходящий момент раздался голос второго пилота, говорившего почему-то шепотом: