Было ясно, что, повзрослев, оба мальчика будут, как их отец, неисправимо тощими, неуклюжими, жилистыми, высокими, медлительными и ленивыми людьми. Было бы трагедией пожелать единственной дочери такую судьбу.
– Это был тот же сержант, правда? – спросила Кэрол тихонько.
– Тот же. Я уже забыл его имя. Макс Кейди. Его приговор пересмотрен. Его отпустили в прошлом сентябре. Он отбыл тринадцать лет принудительных работ. Я бы его не узнал. Он ростом под сто семьдесят пять, широк и коренаст. Он почти наполовину лыс, сильно загорел и выглядит так, будто его и топором не пробьешь. Глаза соответствующие, челюсть и рот тоже – но это все, что можно сказать.
– Он тебе угрожал?
– Открыто нет. Он владел ситуацией. И любовался собой. Он продолжал твердить мне, что я так ничего и не понял – ни тогда, ни сейчас. И постоянно мне ухмылялся. Я не могу вспомнить, чтобы когда-то видел настолько приводящую в замешательство ухмылку. Или такие белые, ненастоящие зубы. Он отлично осознавал, что смущает меня. Он проводил меня до стоянки, я сел в машину и завел ее. Тогда он потянулся, как кошка, вытащил ключ и, глядя на меня, улегся на стекло. В машине было, как в печке. Я сидел весь в поту и не знал, какого черта мне делать. Я даже не смог попробовать отобрать у него ключ. Чушь какая-то.
– А ты не мог выйти и сходить за полицейским?
– Думаю, мог. Но это выглядело не слишком.., достойно. Будто бежишь жаловаться учителю. Поэтому я слушал. Он гордился тем, как нашел меня. Когда его военный адвокат допрашивал меня, выяснилось, что я получил свою юридическую степень в Пенсильванском университете. Так Кейди поехал в Филадельфию, нашел кого-то, кто проверил списки выпускников, и получил таким образом мой домашний и рабочий адреса. Он хотел дать мне понять, на что были похожи те тринадцать лет каторги. Он называл меня лейтенантом. Называл в каждой фразе. «Лейтенант» звучало у него как ругань. Он сказал, что сейчас июнь, так что у нас вроде как годовщина. И еще сказал, что думал обо мне четырнадцать лет. И то, что он рад моим успехам. Дескать, он не хотел бы обнаружить, что у меня много проблем.
– Что.., он хочет сделать?
– Все, что он сказал, это то, что он хотел, чтобы я понял всю картину полностью. Я там сидел, потел и, наконец, когда я потребовал ключ от машины, он отдал мне его. И попытался дать мне сигару. У него был полный нагрудный карман сигар. Он сказал, что сигары хорошие, двадцать пять центов штука. А когда я отъезжал, он сказал, все еще ухмыляясь:
– Мои наилучшие жене и детям, лейтенант.
– Как мерзко.
Сэм засомневался, должен ли он рассказывать жене остальное. А потом понял, что да. Она должна знать все до конца, чтобы не быть беспечной – если до этого дойдет.
Он погладил ее руку.
– А сейчас держись, Кэрол, дружок. Может быть, я все это придумал. Надеюсь, что так. Но это – именно то, что гложет меня. Помнишь, я пришел поздно в четверг. Кейди занял полчаса. У меня было достаточно времени, чтобы рассмотреть его. И чем дольше я его слушал, тем сильнее звенел маленький тревожный звонок, все громче и громче. Не нужно быть специалистом по психоанализу. Когда человек какой-то не такой, всегда видишь это. Я думаю, что мы все, в каком-то смысле, бежим в стаде. И всегда можно обнаружить паршивую овцу. Я думаю, что Кейди не в своем уме.
– Боже мой!
– Мне кажется, ты должна знать это о нем. Я могу ошибаться. Не знаю, какие слова используют для этого доктора. Паранойя… Не знаю. Но он не может обвинить себя. Я пробовал сказать ему, что он сам во всем виноват.
А он ответил, что если они такие большие, то, значит, и взрослые, а та была всего лишь очередной азиатской сучкой. А я жизни не знаю. Думаю, что он принадлежит к тому виду кадровых военных, которые просто ненавидят офицеров. И полностью уверен в том, что случившееся в аллее абсолютно нормально… А я – вырвал тринадцать лет из его жизни и должен заплатить за это.