- А у вас не возникала мысль, что шкатулку могут украсть?
- Нет. Разумеется, нет.
- Ну, а что вы скажете о вашем слуге?
- Эмилио не брал шкатулку. Я ему абсолютно доверяю.
- У вас что-нибудь пропало, кроме шкатулки? Она задумалась.
- Пожалуй, ничего. Кроме писем, конечно, знаменитых писем.
- А они представляют ценность?
- Как я уже говорила, для моего мужа. Ну и разумеется, для его матери. Но она умерла давно, в самом конце войны. Я ее не знала, - сказала миссис Чалмерс расстроенно, словно, не получив в свое время благословения свекрови, она до сих пор чувствовала себя обделенной.
- А зачем грабителю могли понадобиться письма?
- Не спрашивайте меня. Скорее всего, потому что они лежали в шкатулке. - Она скорчила гримаску. - Если вы их найдете, не трудитесь возвращать. Я их все, или почти все, много раз слышала.
- Слышали?
- Муж любил читать их Нику.
- Где ваш сын?
- Зачем он вам?
- Я хотел бы с ним поговорить.
- Это исключено. - Она снова помрачнела.
За прекрасной маской, подумал я, скрывается испорченная девчонка - так некогда в статуях богов прятались обманщики-жрецы.
- Очень жаль, что Джон Тратвелл не прислал мне кого-то другого. Все равно кого.
- Я что-нибудь сделал не так?
- Вы задаете слишком много вопросов. Копаетесь в наших семейных делах, а я и так сказала вам больше, чем надо.
- Вы можете мне доверять, - сказал я и тут же пожалел о своих словах.
- В самом деле могу?
- Доверяли же мне другие. - Увы, в моем голосе звучала рекламная нотка. Мне не хотелось расставаться с этой женщиной и ее не совсем обычным делом: в красоте Айрин Чалмерс было нечто, заставляющее интересоваться ее прошлым.
- Я уверен, что и мистер Тратвелл посоветовал бы вам быть со мной откровенной. Когда я работаю на адвоката, по закону я так же имею право хранить тайны клиентов, как и сам адвокат.
- А что это все-таки значит?
- А то, что меня нельзя заставить говорить о том, что я узнаю в ходе расследования. Даже если присяжные и решат предать меня суду, заставить меня говорить они не вправе.
- Понятно.
Она поймала меня на хвастовстве: я пытался себя рекламировать, и теперь она могла меня купить, причем не обязательно за деньги.
- Если вы пообещаете ничего не говорить даже Джону Тратвеллу, я вам кое-что скажу. Не исключено, что ограбление было не совсем обычным.
- Вы подозреваете кого-то из своих? Не похоже, чтобы сейф был взломан.
- Лоренс тоже так думает. Вот почему он не хотел вас приглашать. Он мне даже Джону Тратвеллу не разрешал сказать о пропаже шкатулки.
- А кто, он считает, украл шкатулку?
- Он не говорит. Но мне кажется, он подозревает Ника.
- У Ника прежде бывали неприятности?
- Другого рода, - сказала она так тихо, что я с трудом ее расслышал. Она как-то сразу сникла, словно мысль о сыне навалилась на нее ощутимой тяжестью.
- И какого же рода неприятности у него были?
- Так называемые эмоциональные проблемы. Он неизвестно почему ополчился против нас с Лоренсом. Убежал из дому, когда ему шел двадцатый год. Пинкертоны несколько месяцев не могли его найти. Нам эти поиски обошлись в несколько тысяч долларов.
- Где он был?
- Ездил по стране, подрабатывал на жизнь. Впрочем, его психиатр говорит, что ему это пошло на пользу. Потом он засел за учебу и даже обзавелся девушкой, - сказала она не то с гордостью, не то с надеждой, но глаза ее оставались по-прежнему мрачными.
- Вы не верите, что ваш сын украл шкатулку?
- Нет, не верю. - Она надменно вскинула голову. - Если б верила, вы не были бы здесь.
- Он может открыть сейф?
- Вряд ли.