Глеб долго не понимал, как относится Юрка к своей работе иной раз, бывало, прямо на глазах небрежно кистью такое набросает, что хоть в рамку ставь а вот законченные картины всегда получались почему-то слабее и абстрактнее из них уходили те самые лучшие детали, которые виделись в набросках.
я лентяй, говаривал Коробков, мне уже большого не сделать я своё письмо по заказам просрал отсоединилась рука от высшей благодати и самонадеянная душа не восхухолит от ититьской блажи по нездешнему сидишь кротом скрипишь-скрипишь а пламень пропал и то, что имелось тебе в виду, уже не напишешь.
Глеб не верил этим объяснениям но всё же задумывался иногда, почему этот так сочно и вольно живущий человек даже не пробует сделать что-либо настоящее в своём ремесле.
(Юрка): вот ставишь композицию скажем там, бутылку, селёдку, фотографию дедушки, давленую пачку папирос, жёваные трамвайные билеты всё это на бывалую скатерть с жирными пятнами и соплями вроде всё хорошо а потом посмотришь в зеркало херня мешок с мусором и перспектива перекошена нет, умом-то я понимаю, что гармония от прямой и обратной симметрии не должна бы зависеть ведь своя-то рожа в зеркале не надоедает!.. а начнёшь писать без верховной нити пропал с концами чем дальше тем хуже.
однажды для оформления витрины им понадобились столярные дела решили откопать верстак у Юрки в кладовке из-под груды хлама Коробков вдруг вспомнил про свой давний заказ и улетел на базу комбината а Глеб, освобождая верстак и с трудом ворочая горы порченых холстов, нашёл толстую пачку вариантов одного и того же портрета рисунки были свежие вполне реалистичные Городецкий знал изображённую на них бабёху он вертел их так и сяк пока, глядя на вспомогательные линии и ступенчатые пробы цвета по краям, с тоской не понял как отчаянно и безнадёжно бился Коробков, чтобы одушевить своё творение пытался начать заново с азов с реализма как студент.
он больше не ждёт, когда Оно придёт, думал тогда Глеб, он не верит, что Оно вообще когда-либо придёт подсадных уток пробует.
Глеб вполне сознавал свою посредственность в живописи к нему это загадочное Оно приходило, может, раз в год на пять минут но у Юрки ранее Оно «жило не выходя» а тут вдруг полный облом ему тогда стало очень жаль Юрку.
Глеб отмечал и ценил в Коробкове художника в том старом цеховом смысле из тех, кому в Лувре не висеть кто у Тициана второй план писал а у Рафаэля ангелочков но Глеб знал, что именно из постоянной работы таких людей и складывается культура.
однако сегодня в мастерской никого из сто́ящих людей не было не было даже Никанора Кидали́ туркогрека, поэта и любимца дам который обычно обособленно сидел в углу со страдальческим лицом Овода в изгнании и если вокруг него собиралось больше двух почитателей скоропостижно и громко начинал читать свои лаконичные казуистические притчи.
а потом вечер и вовсе пошёл в хлам, потому что к Юрке пришла Алёна, то есть Ленка для знающих подноготную людей которая однажды решила стать Алёной и для общей пользы быстро выучила всех своему новому имени ибо никому беззаботно не шутилось с этой невысокой, красивой и волевой бабой с её приходом рассеялась раскидчивая кисея полётных дум и начался отъявленный нагой материализм.
вы, Юрочка, вечный дурак, своим певучим бархатным голоском повествовала Алёна по-хозяйски мягко похаживая вокруг Коробкова как «кот в сапогах» в своих дизайнерских сапожках-ботфортах, по-петровски закатанных до колен, и не надо вам вести себя так, словно вы дети мне неловко и неудобно приходить к вам по таким пустякам зная заранее, что вы будете говорить о чём угодно, кроме сути дела и что пошлейшие денежные разговоры придётся вести прилюдно при плохо скрытом интересе, написанном на лицах ваших всегдашних Валь и Шур не хочу напоминать, что пока вы пропиваете тысячи я вынуждена поднимать ваших детей на сто тридцать рублей в месяц!
было ж сто двадцать, автоматически ляпнул Глеб с дивана, имея в виду ехидство насчёт повышения оклада.
Алёна остановилась подчёркнуто замолчала повернулась к Глебу кудрями слегка тряхнула как бы внутренне изумляясь такому нахальству качнулась слегка грудью повела, туго обтянутой стерильно белой рубашечкой выдвинула её (не рубашечку, а грудь) немного вперёд из кругленькой расписной жилетки на выворотке свидетельствуя о самых высоких своих дарованиях и отвергая любые намёки на демократическое равенство.