В частности, «выпадает» из российского процесса развития экстрадиционной практики древний мир, поскольку «исторически памятники нашей страны эпохи древнего мира не содержат никаких доказательств существования такой практики на ее территории хотя бы в виде единичных фактов».[35] Вспомним, что, по Нестору, возраст российской государственности отсчитывается с 862 г.
Поэтому начало истории экстрадиции в России связывается с эпохой раннего средневековья, а именно с Договором о мире и дружбе, заключенным киевским князем Олегом с Византией (911 г.), и такими же договорами, заключенными с греками его преемниками киевскими князьями Игорем (945 или 944 г.) и Святославом (971 г.).[36] По мнению многих исследователей, в указанных договорах имелись и экстрадиционные нормы, устанавливающие, что русские, совершившие преступления в Византии, должны выдаваться для наказания отечеству, а греки отсылаться в Византию, хотя некоторыми учеными дается иная интерпретация этим нормам.[37]
Такие же обязательства можно найти в договоре Новгорода с немцами, заключенном в конце XII в.[38]
Первым же соглашением, специально регулирующим выдачу, стала Договорная запись со Швецией от 19 октября 1649 г. о выдаче перебежчиков, по которой обе державы обязались выдать всех перебежавших после 1 сентября 1647 г. лиц и впредь «никаких перебежчиков не принимать и с одной стороны на другую не подзывать и не подговаривать». Свое развитие эти положения получили в российско-шведском договоре 1661 г. «О вечном мире между обеими державами», а также в конвенциях о выдаче 1798, 1801 и 1810 гг.
Однако указанные соглашения, как и другие договоры, заключенные Россией в XVIII и первой половине XIX столетия, имели в виду не только и даже не столько преступников, сколько вообще всех лиц, бежавших из одной страны в другую, в том числе политических выходцев и военных беглых. Примером тому может служить и Нерчинский трактат 1689 г., по которому Россия обязалась выдать Китаю его перебежчиков, а китайское правительство русских, которые покинут свою родину после заключения этого трактата.
Что касается второго периода истории экстрадиции, отмеченного для Западной Европы большим количеством заключенных соглашений и стремлением охватить ими разные категории преступников, то Россия из этого процесса практически «выпала», поскольку за этот период она заключила лишь несколько договоров, в которых речь шла о выдаче только военных дезертиров: три с Австрией (1808, 1815 и 1834 гг.), три с Пруссией (1804, 1816 и 1830 гг.) и один с Саксонией (1808 г.).[39]
В отношении же иных лиц показательным для разделяемых Россией взглядов того времени на убежавших из других стран как на ресурс прироста населения является тот факт, что в ходе состоявшихся в начале XIX в. переговоров между Россией и Австрией о взаимной выдаче русский министр иностранных дел обратился к министру внутренних дел князю Кочубею с запросом относительно того, не будет ли полезным распространить действие предложенной к заключению с Австрией картельной конвенции о дезертирах на людей «всякого звания». Последний Отношением от 5 апреля 1805 г. ответил на это, что такое распространение не в интересах России, так как пограничные с Австрией и Пруссией владения слабо населены, а конвенция, обязывающая к выдаче выходцев их этих государств, послужит только препятствием к дальнейшему умножению населения, которое, как заметил князь, «долго еще должно быть предметом попечительности нашей».[40]
Впрочем, отдельные факты беглецов невоенного звания имели место. Так, в 1774 г. прусский посланник в Санкт-Петербурге потребовал ареста и выдачи купца Шульца, убежавшего из Штеттинской тюрьмы, куда попал по обвинению в «некоторых обманах». Коллегия иностранных дел дала предписание исполнить это требование, так как «подобные люди не должны иметь ни малейшего защищения, но паче стараться надобно таковых отсюда обратно за границу высылать или выдавать по бывающим о них требованиям». Поэтому несмотря на то, что Шульц поселился с 1773 г. в Петербурге и, торгуя винами, был записан в купечестве, его арестовали, описали его имущество и самого представили в коллегию иностранных дел для выдачи.[41]
И все же в этот период выдача преступников в подлинном смысле этого понятия была явлением исключительным. «Не о них заключались Россией договоры с другими державами, но против политических заговорщиков и беглых военных (дезертиров)».[42]