Тем более что я собираюсь завтра в Берлин.
— Ты зачастил в Берлин…
— Там любопытно.
— Летишь один?
— Нет…
— А с кем?
— С чемоданом.
— Говорят, в Берлине интересная ночная жизнь и масса толстых немок, которые обожают длинных и надменных латышей, вроде тебя.
— Я слышал об этом, — ответил Ян, — и я очень напряженно готовлюсь к тамошней ночной жизни.
Берлин, 1936
Пальма медленно шел по пустынной — в этом час — Шенезеештрассе, размахивая клетчатым баулом. Проходя мимо литой чугунной изгороди, он увидел нарисованный белым мелом скрипичный ключ.
Пальма достал из кармана свой мелок, зачеркнул скрипичный ключ и на следующей металлической трубе нарисовал басовый ключ. Он прошагал еще метров пятнадцать, завернул в маленькую вайнштубе и попросил хозяина:
— Пожалуйста, двойной «якоби».
— Да, господин, — ответил хозяин, стремительно и ловко наливая ему коньяк, — прошу вас.
— Спасибо, — сказал Пальма. — Почему у вас так сумрачно? Хорошо бы включить свет.
— Постоянные посетители моей вайнштубе предпочитают полумрак. Это создает необходимый интим.
— Ну что ж, — сказал Ян, — интим так интим.
Он выпил коньяк, выкурил сигарету и вышел на улицу. Такси нигде не было. Тогда он медленно пошел в обратном направлении, все так же размахивая своим клетчатым баулом.
Проходя мимо металлической ограды, он увидел свой басовый ключ зачеркнутым крест-накрест. На третьей чугунной тумбе он нарисовал скрипичный ключ перевернутый вниз головой и выбросил мелок в большую урну.
Остановив такси, он сказал:
— Пожалуйста, отвезите меня в имперское министерство иностранных дел, на Вильгельмштрассе…
Через три минуты после того как Пальма пригласили к Риббентропу, в приемную вошел высокий мужчина с лицом римлянина. Референт Риббентропа поднялся и, выбросив руку в нацистском приветствии, сказал:
— Обергруппенфюрер Гейдрих, сейчас у рейхсминистра редактор нашего лондонского журнала латышский журналист Ян Пальма.
— Хорошо, — сказал Гейдрих, — я подожду. Беседа с Пальма, конечно же, не менее важна для судеб рейха, чем встреча с шефом главного управления имперской безопасности.
Гейдрих отошел к окну, залитому солнцем, и, заложив руки, прижался лбом к стеклу.
Окна приемной выходили на зеленый дворик министерства иностранных дел. По ровному, на английский манер подстриженному газону ходили голуби. Гейдрих негромко, словно самому себе, сказал:
— Министерство иностранных дел обязано иллюстрировать тягу к миру обилием прикормленных голубей.
…В кабинете рейхсминистра Ян Пальма сидел за маленьким столиком, отхлебывал бразильский кофе из золоченой чашки и говорил негромко:
— Я благодарен вам, господин Риббентроп, за исчерпывающий ответ. Важно стенографически точно передать ваши слова читающей британской публике.
— Я доверяю вашему бриллиантовому перу.
— Запомнили «бриллиантовое перо»?
— Тяжкий удел министров — запоминать. В данном случае этот удел не был для меня обузой. Мне было приятно это запомнить, дорогой Пальма.
— Господин министр, я хотел бы задать вам вопрос, который, естественно, не будет включен в публикацию. После блистательного выступления фюрера в Данциге куда следовало бы обратить свой взор нам, вашим английским друзьям?
Риббентроп улыбнулся:
— Вы вторгаетесь в сферу государственных секретов рейха.
Пальма ответил — тоже с улыбкой:
— Господин Риббентроп, я снимаю свой вопрос.
Риббентроп поднялся, принес с другого столика электрический кофейник, долил кофе себе и Яну и спросил:
— Ну хорошо, а как думаете вы, куда следует обращать свой взор великой Германии?
— По-моему, на Варшаву.
Риббентроп отрицательно покачал головой.