Увидев моего отца, Ента позвала его к себе в дом. «На ловца и зверь бежит[72]». Не ожидая отцовских вопросов Ента-«почтальон», тут же, по своему обычаю, заявила.
Я ничего не видела и не знаю, но мне сказали, что вчера Лейб говорил с Ревеккой, и она потом долго и горько плакала. Сегодня я с утра на улице, но её ещё не видела, и у них ещё не была.
Ента! Сказал отец, обрывая её на полуслове, зная, что за многословием «почтальона» последует серия страшных клятв в её непричастности к сообщенному ею. Иди, пожалуйста, к ним и передай ей эту записку. А это тебе на баранки. И он дал ей пару монет.
Я знаю, как передавать такие записки. Не без гордости сказала «курьерша», взяла стакан, чайную ложечку, кусок комового сахара и направилась к выходу. Уходя, сказала отцу. Ты, Хаим, жди меня здесь, я скоро приду. И отец остался ждать её.
Тем временем я Вам поясню, хоть Вы и не спрашивали, почему Ента, идя к Головичерам, «взяла с собой стакан, чайную ложечку и кусок комового сахара», а мой отец дал ей «пару монет на баранки». В этом нет секрета.
Когда-то мои дедушки строили свои дома на «Новой Селитьбе» так назвали отведенный участок земли на окраине Хотимска. Сотни семей строились в это же время, в том числе и Ента с мужем. Потом у них родилась дочь. Один-единственный ребёнок. Она выросла и превратилась в красивую девушку. А тут как раз местный парень прибыл из армии домой, в Хотимск, в отпуск. Он встретил их дочь, влюбился в неё, женился на ней и увез её отсюда туда, где он служил. Потом умер муж Енты. С тех пор она «горюет» одна. Зять, дочь, внуки присылают ей некую сумму денег на пропитание. На жизнь хватает, да и ладно
Дочери Лейба Головичера не оставляли одинокую старушку Бабу Енту. Они помогали ей кой чего сделать по дому. Хоть она им и не родня, а всё-таки соседка. А это много значит. Сосед должен помогать соседу.
Бабушка Сара предложила Енте не ставить самовар для неё одной. Приходи к нам в пекарню, там весь день кипит самовар, мы все пьем, и ты пей.
С тех пор прошло много лет, а Баба Ента, когда ей вздумается, приходит пить чай со своим стаканом. Опустив в стакан кусок комового сахара, отпив со стакана несколько глотков, она его доливает кипятком из самовара, благо, что самовар рядом, и постоянно кипит, и пьёт она, доливая, до тех пор, пока чувствуется сладость в чае.
Ну вот, баранки съедены, чаепитие кончилось.
Баба Ента пошла домой
А вот она уже дома.
Ну, Хаим, всё в порядке. Ревекка сказала, что придет.
Отец поблагодарил Енту за оказанную ему услугу и ушел.
В тот же день мои будущие родители встретились на заветной скамейке в саду. Хаим рассказал, как он провел свою беседу с отцом и матерью. Ревекка слушала и улыбалась, она была рада результатам его разговора с родителями. На её лице, как на барометре, где можно видеть перемену погоды ясно, пасмурно была видна перемена настроения.
Её улыбка, которую Хаим так любил, сменилась унынием. Он это заметил, и тотчас же спросил: Что с тобой, милая? Ты больна? Что-нибудь случилось? Начал её обнимать, целовать. Скажи же, что?
Ни то, ни другое. С «деланной» улыбкой ответила она. Пройдет.
Ривочка[73], ты что-то от меня скрываешь? Спросил Хаим с тревогой, пристально поглядев ей в глаза, не выпуская её из объятий. Ты расскажи, пожалуйста, ты вчера говорила с родителями?
Да. Говорила. Ответила Ревекка, словно отрезала это слово, из всего того, что она должна была рассказать. Говорила, попусту, а толку-то что из этого разговора. Одна нервотрепка. Слова моей матери: «Да, говорила» и «Одна нервотрепка» сказанные ею, в ответ на просьбу моего отца, «являются итоговыми» по содержанию разговора дедушки Лейбы с дочерью Ревеккой.