Я тебя буду жарить, пока ты мне не станцуешь, прошипел Курт. Слышишь меня?
Не дождавшись вменяемого ответа, он щелкнул зажигалкой и спрятал ее в кармане. Затем снова взялся за закладку спичек. Пальцы чужой ноги на сей раз вели себя послушно.
В конце концов, полностью удовлетворившись своей работой, Курт высыпал лишние спички из рук и зажег одну щелчком о свой ноготь. Ее он поднес к подготовленному кострищу, которое с шумом принялось разгонять окружающую темноту.
Ни одного звука, даже сдавленного смешка или болезненного сочувствия, в этот раз никто из себя не выдавил. Лишь мертвецкая тишина, которую, словно сопротивляясь, отчаянно борясь, но в конце концов прорвал дикий вопль боли.
Глуши сирену подушкой, и быстрее, приказал Курт босоногому. Ты тоже ему помогай, кивнул он головой лежащему на нижнем ярусе под жертвой мальчугану.
Босоногий не был достаточно расторопен и отважен, отчего получил ускорительный удар по лбу, и подушка, наконец, приземлилась на лицо мученика, тщетно пытаясь его заглушить.
К счастью, спичкам не удалось догореть до конца. Невероятными усилиями и мелкой работой пальцев бедолага успел их вытолкать, хотя и очень поздно. Позже он ходил хромая, кожа в месте ожога облезла, а рана мокла и сильно воняла фаршем, приправленным чесноком. Так он и получил свое прозвище Чеснок.
А теперь два правила, я хочу, чтобы вы уяснили, объявил Курт, когда он, наконец, отпустил ногу. Первое: никому ни слова! И второе: этого ханорика больше не трогать!
Вот уж что-что, а такого никто не мог ожидать. Ко всеобщему удивлению, Курт указал вытянутой рукой на кровать Марка, на которой он сейчас восседал, подчинившись детскому любопытству.
Я, и только я буду делать из него человека, продолжил Курт. Это теперь моя шкура!
Ответ обозначился общим молчанием. Все были согласны на все, что угодно душе Курта.
Глава 4
Марк был именно тем, кого обычно называют мальчиком для битья и каких всегда можно встретить во всех подобных коллективчиках. Его постоянно колотили и еще чаще издевались над ним. В его школьные тетради нередко плевали, одежду же часто прятали. А однажды ее плотно забили шваброй в унитаз, просто смеху ради.
Одни испытывали благодарность к нему, что есть над кем издеваться, другие что издеваются не над ними. К тому же это давало право признания себя не самым жалким человечком на земле, заметив такого со стороны. Многие дети позволяли себе иметь свои собственные игрушки, любопытные вещицы, но только не он. Все его добро делилось между местными задирами, едва побывав в руках хозяина.
Друзей для Марка также не нашлось, даже среди схожих по темпераменту неудачников. Всему виной были его раздражающие успехи в учении, высокие даже для мальчишек с города, имеющих пап и мам.
В детском доме не приходилось озадачиваться поиском еды и крыши над головой, но всегда кипели страсти по поводу качества самой еды. Казенная пища и вправду была если не омерзительной, то пресной и безвкусной. И потому обостренный детский разум, при сильном ограничении в сладостях, превращал оборот конфет во что-то подпольное, криминальное.
Чтобы добыть немного денег на мелкие и сладкие радости, был использован простейший прием. Марка избивали всегда небольшой группой из 3-5 человек, отнюдь не сильно, но яростно и беспощадно, если наблюдать происходящее со стороны. Обязательно все представление проходило на глазах сердобольных мамашек с колясками, а извечно брызжущий кровью нос по любому поводу, так сказать, до последней капли помогал делу. Мальчишки, видя приближение взрослых, быстро исчезали. Кроме одного. Избитый жалобно вытирал платком кровь и мямлил, что у него забрали все деньги на продукты, которые его милая мамочка просила купить. При этом как будто нечаянно называлась крупная купюра и как мелкому попадет за это. Конечно, у каждого сердце дрогнет при виде столь профессионального, я бы сказал, отточенного актерского мастерства. Из карманов обильно сыпалась мелочь, и чьи-то руки приводили одежду в порядок. Иногда даже по детской головке скользила нежная ладонь. Летом дело не шло. Коротко стриженная черепушка выдавала постояльца детского дома, но и зимние похождения резко оборвались. За дисциплиной в заведении принялись глядеть с утроенной силой, все лазейки в заборах заварили, и выйти на промысел более не представлялось возможным.
В общем, эти и прочие издевательства со стороны своих соплеменников продолжались для Марка несколько особенно долгих лет. И только дети знают, насколько вечными могут показаться годы. Только они могут прожить день так, будто мы, взрослые, весьма приличный кусок своей жизни.