Гостиницу «Виктория» знаешь? — Это на Казанской?
— Да. Дом 65. Буду тебя ждать в седьмом номере, в обед.
— Так у всех, Александр Петрович, обед по-разному. — В три часа.
И снова двор этот опасный, снова темнота и зловоние. А окно-приманка горит по-прежнему. И Федор у арки из темноты выплыл.
— Ваше высокоблагородие, погодите чуток. Тут случай один случился. — Что за случай случился, Федор?
— Никита! — крикнул Федор в темноту. — Расскажи, как дело было.
— Только я на свет не пойду, — раздалась в ответ чья-то скороговорка. — Да говори ты.
— Так, как они, то есть их высокоблагородие в двор-то зашли, за ними фраер какой-то шасть. А тут народ всякий, без понятия. Они того фраера по голове, лопатник достали, а там карточка, что он из охранки. — Откуда, откуда? — Бахтин шагнул на голос.
— Ты, ваше высокоблагородие, слово не рушь. Я же сказал, на свет не пойду. Стой, где стоишь.
— Да стою. Тебя, если понадобится, по голосу найду.
— Так оно и бывает. Делай доброе дело. Помог калеченому, а меня теперь в острог. — Где калеченый?
— Да мы его на улицу снесли, на свет значит. А лопатник подобрали. — Вот лопатник, — протянул Федор бумажник. — Посвети-ка.
Федор чиркнул спичку. Бахтин вынул из бумажника карточку сотрудника наружного наблюдения Охранного отделения. Любопытно, что могло привести сюда филера. И почему он шел именно за ним. Совпадение? А может, штучки парижской резидентуры? — Деньги были? — Незнаем, — истово сказал Федор.
Спичка догорела, и он плюнул на обожженные пальцы. — А револьвер? — Так мы что нашли, то и отдали.
— Федор, знать ничего не хочу, но чтобы оружие было у меня к утру. Понял? — Как не понять.
Бахтин повернулся и пошел в арку. На улицу пошел, к свету фонаря. И удаляясь с каждым шагом от Вяземского подворья, он думал о том, что опять Бог был милостив к нему, и не этот день стал его последним. Потому что при его службе подобные встречи когда-нибудь все равно кончатся для него пулей или ножом.
У Технологического института он взял извозчика, и пока ехал по пустым улицам, мысли о смерти постепенно уходили и ему захотелось заехать к Ирине в театр «Луна-парк». Сегодня там давали «Веселую вдову», и она наверняка пела.
Он посмотрел на часы. Нет, уже спектакль окончен, а искать Ирину за столиками он не любил, да и поклонники ее почему-то вызывали в нем стойкую неприязнь. Дома у нее, на Екатерининском канале, наверняка полно актеров, офицеров, репортеров. Там обычно гуляют до рассвета. Правда, там мог вполне быть Кузьмин. Его единственный друг. И Бахтин понял, что именно хотел он в этот вечер. Выпить и поговорить с Женей Кузьминым. Почувствовать доброту друга, а может быть, и нежность женщины, с которой встречался последний год. Бахтин служил в летучем отряде, а Кузьмин только что начал репортерить в «Биржевых ведомостях». У них даже судьбы были схожи. Кузьмина исключили из Московского лицея, где он изучал право, за то, что ударил профессора, оскорбившего его. Он тоже уехал в Петербург, но стал репортером. Теперь он вел в «Биржевке» отдел хроники, писал в журналах сенсационные рассказы из жизни криминального Петербурга и даже издал три книжки, пользующиеся успехом у читающей публики. А его очерк «Петербургские хулиганы», опубликованный в прошлом году в приложении к журналу «Жизнь для всех», по сей день служил темой для обсуждения в литературных салонах. Но тем не менее для литературной среды, для писателей-натуралистов, описывающих тяжелую сельскую долю, для молодых декадентов и солидных романистов Кузьмин был человеком чужим. Литератор-то литератор, но второго сорта. Только два человека дружили с ним. Но эти два, пожалуй, стоили всех остальных. Ему симпатизировал Борис Зайцев, да Александр Куприн крепко дружил с Кузьминым.