Ладно, брателло, дай пять. У-го-во-рил. В веках так в веках.
Приехали, хении через плечо бросил водила. расплачивайтесь и валите, а то стекла уже запотели.
Легко сказать валите. Страшная смесь, булькающая в желудках, валила с ног надежней, чем бита по затылку но не валится же, в самом деле, двум гениальным поэтам прямо в бурую, перемешанную с реагентами снеговую московскую кашу? Пуськов, поддерживаемый мощными руками новоиспеченного поэта, греб всеми конечностями, метр за метром двигаясь к ему только одному известной цели. Они падали и снова поднимались, ползли, поднимались и падали пока мир, превратившийся в странные, накладывающиеся друг на друга картинки, не закрутился в смазанном вихре и не померк.
Это было пыткой, настоящим инквизиторским издевательством изощренным, продолжительным и жестоким. Вбивать в больную голову ржавые гвозди они гулко входили в черепную кость, и больному сознанию Ларенчука казалось, что вся бедная голова утыкана торчащими шляпками. От каждого гвоздя расходилась, как круги по воде, боль, расцвечивая темноту странными светящимися кольцами.
Ларенчук не выдержал и зарычал звонкие удары по гвоздям прекратились, но через полминуты блаженной тишины ударили настоящей очередью. И рев, который Лавренчук издал, на сей раз результата не принес. Щелчки стали чаще и четче, и низкий мужской слегка скрипучий голос произнес.
Вставайте, мой дорогой друг. Мне кажется, что мы вчера с вами хватили лишку. Это несвоейственно мне и, я очень надеюсь, это несвойственно вам.
Эээээммм
Мне тоже нехорошо. Как может быть хорошо поэту, когда злобная клака троллей хочет отсрочить наступление Золотого века Поэзии?? Когда банды разнузданных хамов чернят, топчут и рвут все святое, что человечество накопило за века своего развития.
Ларенчук провел по обметанным губам иссохшим языком, вцепился во что-то мягкое, чтобы удержать поплывший вбок мир и попросил..
Ады
Ну, ладно. Черт ты посмотри, что они творят. Ну что они творят!
Ларенчуку было глубоко наплевать на все, что творили, и на тех, кто творил он бы остаток жизни отдал бы за стакан холодной воды, а еще лучше холодного пива. Он не мог разлепить опухших век, не мог встать, не мог лежать, не мог вообще жить. Он умирал. И то, что он умирал в постели великого поэта, его ничуть не утешало. Впрочем, поэт, как оказалось, хорошо знал, что нужно делать в таких случаях. Свежий горьковатый запах, который хороший пропойца не спутает ни с чем запах пены над толстым стеклом запотевшей кружки Ларенчук вытянул руки, нащупал влажное холодное стекло и о, счастье погрузил усы в чуть шипящую белую шапку, и жизнь полилась в него нежно пощипывающими горло глотками.
Даже щелчки, которые возобновились сразу после поднесения лекарства, стали восприниматься Ларенчуком именно так, как и должны были щелчками компьютерной клавиатуры.
Через несколько минут похмельная смерть отступила и горизонты очистились. Ларенчук протер глаза и сел на кровати, чувствуя себя не то чтобы уверенно, а вполне себе бодро и свежо.
Первое, что бросилось в глаза голенастые бледные ноги, торчащие из семейных трусов кокетливой голубой расцветки. Ноги был согнуты в коленях и растопыренными пальцами крепко упирались в пол. Потом рубаха, рубаха розовей фламинго. Сбитый на бок ярко-зеленый галстук. Лицо в свете монитора оно имело зловещий бледный вид, а всклокоченные волосы, шепчущие что-то гневное губы и впившийся в экран взгляд делали его совершенно безумным.
Ларенчук удивился неужели этот человек только что сделал благородное, а главное разумное действие, принеся умирающему с похмелья другу пиво? Со стороны казалось, что человека за компьютерным столом не волнует ровным счетом ничего. Вот сравняй атомная бомба город за окном он и не заметит зловещего гриба и рухнувших стен. Главное, чтобы соединение не прерывалось.
Осмотрев хозяина и слегка подивившись на столь странное времяпровождение, Ларенчук осторожно огляделся. Со стены, с яркого плаката скалил лошадиные зубы Калинин. Внизу, обмирая от восторга и уважения, Ларенчук прочитал знакомую фамилию Пуськов. Покосился на чудика за компьютером, поскреб затылок и пригладил усы тихо, тихо, не надо мешать тонкому процессу творчества. Может быть, именно в этот момент в гениальной голове родятся новые гениальные стихи для гениальных песен?