Дабы внушить благосклонному читателю сочувствие к Анжу Питу, чье имя только что так живописно латинизировал аббат Фортье, поспешим сказать, что он и есть герой нашей истории и в полной мере заслуживает этого сочувствия - О добрейший господин Фортье! О мой дорогой учитель! - в отчаянии молил ученик.
- Я - твой учитель! - вскричал аббат, глубоко оскорбленный этими словами. - Слава Создателю, я тебе не учитель, а ты мне не ученик; я от тебя отрекаюсь, я тебя не знаю, я много бы отдал за то, чтобы никогда тебя не видеть, я запрещаю тебе упоминать мое имя и даже здороваться со мной. Retro, несчастный, retro.
- Господин аббат, - настаивал несчастный Питу, который, казалось, был чрезвычайно заинтересован в том, чтобы примириться с наставником, - господин аббат, умоляю вас, не лишайте меня своей благосклонности из-за какого-то жалкого перевода.
- Ах вот как! - завопил аббат, выведенный из себя этой последней просьбой, и спустился вниз на четыре ступеньки, причем Анж Питу в то же самое время спустился ровно на столько же ступенек и оказался во дворе. - Ах вот как! Ты не можешь перевести ни одной фразы, но зато пускаешься в рассуждения, ты не умеешь отличить именительный падеж от родительного, но зато умеешь вывести меня из терпения!
- Господин аббат, вы были так добры ко мне, - отвечал любитель варваризмов, - вам стоит только замолвить за меня словечко монсеньеру епископу, который будет нас экзаменовать.
- Мне, несчастный! Мне - поступать против совести?!
- Но ведь вы сотворите доброе дело, господин аббат, и Господь вас простит.
- Ни за что! Ни за что!
- А потом, кто знает? Вдруг экзаменаторы обойдутся со мной так же снисходительно, как с моим молочным братом Себастьеном Жильбером, который в прошлом году получил стипендию в Париже. А уж он-то, слава Создателю, грешил варваризмами куда больше моего, хотя ему было всего тринадцать лет, а мне уже семнадцать.
- Ну и ну! вот уж глупость так глупость! - сказал аббат, спускаясь с лестницы и, в свою очередь, появляясь во дворе с плеткой в руке, вследствие чего Питу почел за лучшее по-прежнему держаться от него подальше. - Да, я сказал: глупость! - повторил аббат, скрестив руки на груди и с негодованием глядя на своего ученика. - И это результат моих уроков диалектики! Глупейший из глупцов! Вот, значит, как хорошо ты усвоил аксиому: Noti minora loqui majora volens <Желая многое сказать, сообщать мало подробностей (лат.).>. Да ведь именно оттого, что Жильбер моложе тебя, с ним, четырнадцатилетним мальчиком, обошлись снисходительнее, чем обойдутся с тобой, восемнадцатилетним балбесом!
- От этого, а еще оттого, что он - сын господина Оноре Жильбера, имеющего восемнадцать тысяч ливров дохода только со своих земель на равнине Писле, - жалобно добавил логик.
Аббат Фортье пристально взглянул на Питу, вытянув губы трубочкой и нахмурив брови.
- Не так уж глупо, - проворчал он после минутной паузы. - Впрочем, это только видимость логики, но не ее суть. Speciem, non autem corpus.
- О если бы я был сыном человека, имеющего десять тысяч ливров дохода! - повторил Анж Питу, заметивший, что его ответ произвел на преподавателя некоторое впечатление.
- Да, но у тебя этих денег нет. Вдобавок, ты невежда, подобный тому шалопаю, о котором пишет Ювенал - автор светский, - аббат перекрестился, - но правдивый:
- Arcadius juvenis. Бьюсь об заклад, ты знать не знаешь, что такое arcadius.
- Черт возьми! - отвечал Анж Питу, гордо приосанившись. - Из Аркадии.
- И что с того?
- С чего?
- Аркадия - родина ослов, а у древних, как и у нас, asinus означало stultus <Осел.