Я также хочу выпить за
того счастливчика, который сможет стать Эндимионом для этой Дианы.
Нужно быть, – продолжал Лафос, который много занимался мифологией, – нужно быть прекрасным, как Адонис, мужественным, как Марс, нужно петь, как
Аполлон, и любить, как сам Эрос, чтобы достичь этой цели. И я боюсь, – он икнул, – что эта цель так и не будет достигнута, так как единственный
мужчина во Франции, на которого мы возлагали свои надежды, потерпел поражение. Встаньте, господа! Я предлагаю тост за несравненную Роксалану де
Лаведан!
Я бросил взгляд на Шательро, пытаясь определить, как он отреагировал на эту выходку и на этот тост за даму, чьей руки он должен был добиваться
по велению короля, но которую он так и не смог завоевать. Он вместе со всеми встал по призыву Лафоса, либо ничего не подозревая, либо считая
подозрение слишком неосновательным, чтобы на него реагировать. Однако при упоминании ее имени тень гнева промелькнула на его крупном лице. Он
поставил свой бокал с такой неожиданной силой, что его тонкая ножка сломалась. Вино пролилось на белую скатерть, и красное пятно расползлось
вокруг серебряной вазы. Вид этого пятна привел его в чувства и напомнил о манерах, которые он позволил себе на мгновение забыть.
– Барделис, тысяча извинений за мою неловкость, – пробормотал он.
– Пролитое вино, – засмеялся я, – это хороший знак.
У него был такой вид, как будто он пролил не вино, а кровь. Тем не менее неуместная выходка моего бестолкового Лафоса обошлась сравнительно
легко. Но закрыть поднятую тему было теперь не так уж просто. Началось открытое обсуждение мадемуазель де Лаведан. Сначала об ухаживании за ней
графа говорили намеками, а потом начали бестактно обсуждать все подробности, в чем, я думаю, виновато вино, которое помутило рассудок этих
господ. С возрастающей тревогой я наблюдал за графом. Но он не выказывал больше ни малейшего признака раздражения. Он сидел и слушал, как будто
это его нисколько не касалось. Были моменты, когда он даже улыбался в ответ на какое нибудь остроумное замечание. В конце концов он дошел до
того, что присоединился к этому состязанию умов и начал защищаться от их нападок, достаточно безобидных, хотя присутствующие не могли полностью
скрыть ту неприязнь, которую к нему испытывали, и удовольствие, полученное от его последнего поражения.
Какое то время я не принимал участия в этой веселой беседе. Но потом, подзадоренный общим настроем, который поддержал Шательро, и разгоряченный
вином, которого вместе со своими гостями выпил слишком много, я произнес слова, в результате которых и появилась эта история.
– Шательро, – засмеялся я, – оставьте эти отговорки, признайтесь, что вы пытаетесь оправдать себя, и согласитесь, что вы действовали с
неловкостью, непростительной для человека с вашими способностями.
Его лицо залилось краской – первая вспышка гнева с того момента, как он пролил вино.
– Ваши успехи, Барделис, делают вас тщеславным, а тщеславие рождает высокомерие, – ответил он с презрением.
– Вы только взгляните! – воскликнул я, обращаясь ко всей компании. – Посмотрите, как он пытается увильнуть от ответа! Нет, вы должны признать
свою неловкость.
– Неловкость, – сонно пробормотал Лафос, – такая же знаменательная, как и та, с которой Пан добивался руки королевы Лидии.
– Мне нечего признавать, – вскричал Шательро с жаром в голосе. – Вам очень удобно сидеть здесь, в Париже, среди томных, глупых и бездушных
придворных красоток, чье расположение можно легко завоевать, потому что для них флирт – это лучшее времяпрепровождение и они с радостью
принимают те развлечения, которые вы, насмешливые пижоны, предлагаете им.