- Ты мне не акай, а скажи, что такое. Колтун, что ли? О-о! - вдруг понял он, разобрав, что на висках у дочери болтаются огрызки карандашей, обмотанные какими-то тряпочками.- Завивка? - от удивления Иван Лукич сел и глядел на дочь недоуменно и остолбенело. Та смутилась, но лишь на мгновение.
- У нас все девчонки так делают. Майка сделала, ей мама разрешила. Знаешь, как хорошо! А мне нельзя, что ли,- обиженным, плачущим голосом проговорила Лена.- Вечно ты, пап...
- Ну-ка размотай, я посмотрю,- вовсе не сердясь, а изумляясь, проговорил Иван Лукич.- Ну-ка, давай посмотрим, что получается.
Дочь послушно к зеркалу сбегала и, вернувшись, встала перед отцом. Губы были обиженно поджаты. Иван Лукич взял ее за плечи и долго рассматривал подвитые прядки волос, что свисали к щекам; потом сел, задумался.
- Ну, что? Что? - заторопила его дочь.- Знаю я, сейчас скажешь: не смей! Чтобы я этого не видел! Рано еще! Что, неправда?
- Неправда,- потянул ее Иван Лукич за локоток и, усадив рядом с собой, за плечи обнял.- Не смей я тебе не скажу. И чтобы я этого не видел - тоже не скажу. Рано еще - скажу. А главное, я тебе скажу, серьезно так, по-дружески, главное, что не нравишься ты мне с этими висюльками. Поняла? Не нравятся они мне, хоть убей. Ты мне вот такая нравишься,- он повернул ее голову к себе и ладонями загладил накрученные прядки.- Вот такая. Симпатичная девочка. А не дама... с висюльками. Мне Сашкины космы вот здесь вот,- попилил он себя пальцем по горлу.- Но ему двадцать два года. Нравится, господь с ним, перетерплю. Хоть он на черта похож с этими космами, а не на человека.
- Папа, но сейчас все так носят. Понимаешь, мода такая. А вот так сейчас не носят,- провела дочь рукой по его стриженому затылку.- У нас Алексей Палыч тоже длинную прическу носит.
- Ты мне голову не морочь. Я вот тебе сейчас докажу. У нас открытка где-то есть,- быстро поднялся он с дивана.- Где у нас материн альбом, а? Там открытка есть, старинная. Артист там. Где альбом?
- Да в буфете,- вскочила дочка и альбом принесла.
Иван Лукич встал на колени перед диваном и начал торопливо перелистывать альбом, просма-тривая стопки фотографий и открыток. И наконец нашел старую пожелтевшую фотографию на твердом картоне.
- Вот! Гляди! - воскликнул он.- Вот! Со-би-нов! Гляди,- и дочери показал.- Вот если бы такие у Сашки волосы, да я бы слова не сказал. Я б глядел и радовался. Что хорошо, то хорошо. Что скажешь: плохо?
- Красивый,- ответила дочь, разглядывая артиста.
- А у Сашки? Мыть их надо, понимаешь, Ленка, мыть. Ухаживать, подстригать аккуратнень-ко. А то как пакля, сосулями висят... Ой,скривился Иван Лукич.- Тошно! А это хорошо,- вздохнул он, на фотографию глядя.- Хорошо, ничего не скажешь.
Лена альбом на место убрала, в буфет, а фотографию на тумбочку поставила, возле шкатулки, и охнула:
- Папа, тебе письмо, я и забыла. На видное место положила и забыла совсем,- и подала отцу конверт, обратный адрес и почерк которого были Ивану Лукичу незнакомы.
"Здравствуй, дорогой Ваня! Пишет тебе Данилыч, не забыл еще старого? Думаю, не забыл, хотя виделись с тобой давненько. Мне бы самому к тебе заехать и рассказать все, а не письмом, да вот не получается. Собирался к тебе, собирался, а потом заболел. Теперь лежу уже две недели, болею. Думаю, вдруг помру, сердечко ни к черту. Помру, и грех на душе останется перед Ваней. Давай писать. Поговорить я с тобой хотел о твоем парне, о Саше. Как-то фамилию услыхал на концерте, гляжу, хоть и не тот Федот, а похож. Порадовался, вот по отцовской дорожке парень идет. Хоть и другой факультет, но все равно наш, политехник. Конечно, я поинтересовался, как твой сын учится. Хотелось, чтобы в батю. Сколько уж лет, Ваня, прошло, а я вашу группу не забуду. И тебя, конечно, Ваня.