Ага, а прежде живьем распнут и вопросов мешок хороший на голову ссыплют.
Чего ж вы со мной поперлись?
Ладно, не дави на диафрагму. Без того тошно.
А я так считаю: с этой шпаной валандаться нечего! Не терпится им мочкануть друг дружку хрен вам в помощь! Но коли уж вмешиваемся, почему не поступить проще? Взять да позвонить по обычному телефону?
Во-первых, по телефону, он не поверит, объяснил Дмитрий. Бай главный советник во всех его делах и пашет на Шмеля уже лет десять. В их среде это срок солидный. А во-вторых, они ведь тоже конспираторы. Вся связь идет через первого помощника, а первый помощник у Шмеля кто?.. То-то и оно. Все тот же Бай. Поэтому и вынуждены прибегать к запискам. Одну он получил вчера, вторую получит сегодня. В любом случае Шмель должен понять, что все всерьез и это не шутки пьяного мишутки Мы вмешиваемся только на последнем этапе.
А если не успеем?
Не успеем, значит, не успеем! отрубил Тимофей. Ему ночная операция тоже не слишком нравилась. Не велика печаль, если кончат воровайку.
Дмитрий осуждающе покачал головой.
Неважный настрой, сеньор-майор.
Какой уж есть! Тимофей вздохнул. Скверный запашок, Дима. И осведомленность эта, честно скажу, подозрительна. Он кивнул на схему. Может, ты в курсе, откуда у Рассохина все эти бумажки? И время до минут известно, и фамилии все до одной.
Вот и займешься этим, когда закончим.
Почему я?
Потому что ты офицер ФАПСИ и справишься с этим проще простого.
Во-первых, я в краткосрочном отпуске, а, во-вторых, даже если справлюсь, толку от такой информации уже не будет. Мы-то головенками сейчас рискуем!
Помнится, раньше тебя подобные мелочи не интересовали.
Раньше я молодой был, глупый. К тому же без семьи, без сына. А сегодня грохнут не за понюх табаку, и кто моей Аньке зарплату носить будет?
Типун тебе на язык! Дмитрий хлопнул товарища по литому плечу. Хватит ныть. В первый раз, что ли?
В том-то и дело, что не в первый, Тимофей придвинул к себе схему. Ладно, Гепард. Показывай, кто там у нас на этажах дежурит? Мне же этих цуциков снимать.
Давай посчитаем
***
Не заснули еще?
Как можно, ангел мой. С такой-то хреновиной в руке. Шмель кивнул на опустевшую капельницу. По-моему, пора.
Не волнуйтесь, сейчас все сделаем.
Томочка заперла за собой дверь, аккуратными шажочками приблизилась к койке. Стройненькая, невысокая, в укороченном белом халатике. Склонилась над лежащим намеренно низко, умело выдернув из вены иглу, приложила к ранке тампон. С той же величавой неспешностью свернула прозрачные трубки, ваткой отерла краешек запятнанного кровью табурета. Наблюдая за манипуляциями медсестры, Шмель непроизвольно переместил руку, ласково погладил колено медсестры.
Красивые у тебя ножки, Томочка.
И только?
Не только рука его скользнула выше, заставив девушку вздрогнуть. Шмель улыбнулся. Главное достоинство Томочки в том и заключалось, что заводилась девочка с полоборота. Ни тебе лишней болтовни, ни предварительной подготовки.
Совершая круговые движения, пальцы Шмеля коснулись краешка трусиков, легонько постучали, словно испрашивая разрешения на вход.
Штрундя ты моя ласковая! Честное слово, без тебя я бы с тоски тут умер.
Так уж и умерли Прерывисто дыша, она чуть повернула голову, ноги расставила пошире. Пожалуйста, сожмите руку в локте. Кровь же потечет!
Пусть течет, у меня ее много, пальцы Шмеля преодолели сопротивление тугой резинки, продвинулись выше, утонув в мшистом интимном покрове. Томочка продолжала стоять как ни в чем ни бывало. Только глазки накрашенные чуть прикрыла, да за стойку с капельницей ухватилась покрепче.
Ах, ты моя мягонькая!..
Шмель и сам на секунду зажмурился.
В жизни халявы нет, это он изведал давно. Хочешь быть богатым, потрудись, а собираешься заработать авторитет умей наказывать. Прилюдно и без оглядки на закон. Этому он успел научиться. За то и отбарабанил добрую треть жизни за колючей проволокой. В серных и нездоровых лагерях за Сургутом приобрел букет всевозможных болячек, начиная с классического туберкулеза и заканчивая полной потерей зубов. Таким образом кашель, протезы и ноющие суставы представляли собой обязательное приложение к званию вора. Потому и приходилось время от времени заглядывать в городские клиники, позволять эскулапам просвечивать себя насквозь, слушать и вертеть, как какого-нибудь бесправного студентика. Шмель ненавидел больницы, однако понимал: без очередной порции капельниц и уколов его скрутит в несколько лет. И потому на недельку другую позволял арестовывать себя на собственной даче, разрешая тыкать иглами в вены и ягодицы, литрами усваивая сдобренные лекарствами физиологические растворы. В свои сорок девять он уже отлично знал, что такое утро и вечер дряхлого пенсионера. Временами после особенно утомительных дней он начинал чувствовать себя полной развалиной, и лишь по женской части здоровье его пока не подводило.