Ошалелый же милиционер рвал с пояса рацию, матерясь и облизывая ладонь, пораненную осколком залетевшего в будку стекла, – собственные стекла будки были выбиты еще при Брежневе.
Спустя полчаса тихий московский переулок преобразился. Милицейские синеглазки слетелись, как стая грачей, к изуродованному подъезду, и двое медиков в белых халатах отскребывали с того, что было зеленым ковром то, что было бухгалтером Виталием Ивановичем. Редкие в этот час прохожие с любопытством вытягивали лица, пытаясь заглянуть за веревочный кордон. За кордоном толклись милиционеры со злыми глазами, и у самой веревки, прислонившись к длинному и похожему на совок капоту новенького «Мерседеса», рыдал директор банка, тридцатилетний Александр Шакуров.
Лейтенант МУРа Сергей Тихомиров, недавно назначенный в отдел по расследованию взрывов, вместе со своим помощником, Дмитриевым, возились у двери, или, вернее, от того, что от нее осталось.
– Пакет, – орал напротив них охранник из будки, – пакет тут стоял на крыльце, банка хенекена, – а он его, значит, ногой…
– Аккуратный человек был бухгалтер, – заметил Тихомиров, – другой бы на его месте не стал чужого дерьма трогать.
Взвизгнули тормоза. Сергей Тихомиров повернул голову и увидел остановившийся у веревочек орехового цвета «Вольво». Чуть подальше, с неторопливым сознанием собственного достоинства, тормозили два молочно-белых «Ренджровера», в которых американские обыватели ездят по плохим дорогам, а российские мафиози – на боевое дежурство. Машины остановились, и из них согласованно высадились пятеро спортивного вида парней, большею частью в джинсах и камуфляже. Из «Вольво» же вышел человек лет тридцати, в безупречном костюме от Версаче, в светлом плаще, с бесовскими глазами цвета пепси-колы, и рыжим, торчащим вверх чубом.
Человек из «Вольво» отстранил подвернувшегося под руку мента и подошел к рыдающему директору банка. Руки его как-то лениво перекатывались вдоль бедер, и на мгновение Тихомирову показалось, что по мокрому московскому асфальту скользит красивая кобра в дорогом заграничном сукне.
Человек обнял Шакурова и похлопал по плечу. Шакуров тотчас же уцепился за рукав рыжего, перестал рыдать и начал лопотать, полубессвязно и горячо:
– Пробка… – говорил он, – пробка у кольцевой… Это ведь меня…
Тут рыжий обернулся и увидел, что к ним подходит новый начальник.
– Посторонних попрошу удалиться, – ломающимся от злости голосом сказал лейтенант Тихомиров. Глаза его, чайного с искрой цвета, горели нехорошим огнем. Дмитриев дернул его в испуге за рукав.
– Я не посторонний, – мягко возразил рыжий, – я друг.
– Это ж сколько стоит твоя дружба, Сазан, – осведомился лейтенант, – тридцать процентов прибыли или как?
Сазан брезгливо улыбнулся. Один из прибывших с ним молодых людей покрутил у виска и, ни к кому особенно не обращаясь, заметил:
– Оборзел начальничек.
Люди Сазана, оттеснив ментов с места происшествия, щелкали камерой и обсуждали мусор у крыльца. Чизаев, окончательно деморализованный техническими характеристиками камеры в руках одного из новоприбывших, без звука снял со штатива свой собственный аппарат и уступил место прыщавому юнцу в кожаной куртке. Тихомиров, в старых джинсах и не стиранном вторую неделю свитере, затрясся.
– Вон, – заорал он, – с места происшествия!
Директор банка уже перестал плакать. Он с тревогой посматривал то на Сазана, то на милиционера, и ему было видимо не по себе от боевитости нового лейтенанта.
– Слушайте, – сказал директор, – они же вам не мешают…
– Я не допущу, чтобы организаторы преступления занимались его расследованием.
Два десятка ушей оборотились в сторону нового начальника.
– Слушай, мусор, – мягко сказал Сазан, – ты не рано решил, что это моя работа? Это не моя работа.