Ларри пустил лошадь галопом.
Проезжая под мостом, он помахал рукой детям, свесившимся через перила над его головой. Потом, стремясь позабавить зрителей на тротуаре
справа, он поднял лошадь на дыбы и повернул налево, где начиналась сортировочная станция под открытым небом - озаряемая снопами искр стальная
равнина, протянувшаяся вдоль Гудзона.
Огромная черная труба за его спиной выпустила белые клубы пара, и, как по волшебству, мост вместе с облепившей его детворой исчез из виду.
К бледным, почти незаметным звездам вознесся восторженный ребячий визг. Поезд въехал на станцию - и мост появился снова; мокрые от пара
ребятишки посыпались по лестнице вниз.
Ларри привязал лошадь к столбу рядом с будкой стрелочника и уселся на скамейку, привалившись к стене будки. На противоположной стороне
Десятой авеню оживал любимый, до мелочей знакомый ему мир, словно нарисованный на плоском экране.
Недалеко от угла Тридцатой стрит располагалась пекарня с прилавком мороженого, украшенным разноцветными гирляндами, вокруг которого
толпились дети. Сам Panettiere <Булочник (ит.).> накладывал в бумажные стаканчики красные, желтые и белые кубики льда.
Он не скупился, ибо был богат и даже посещал скачки, чтобы избавиться от лишних денег.
Чуть дальше, рядом с Тридцать первой стрит, находилась бакалейная лавка - ее витрина была завешана желтыми provolone <Свежекопченый мягкий
итальянский сыр.> в промасленных шкурках и окороками prosciutto <Итальянская ветчина.> в красочных обертках. Следующей в ряду была
парикмахерская: в этот поздний час здесь уже не стригли, зато вовсю резались в карты, хотя ревнивый парикмахер не мог в любое время суток
спокойно переносить вида свежеостриженной головы, к которой прикасались чужие ножницы. На мостовой мельтешили дети, шустрые, как муравьи;
женщины, почти невидимые в темноте благодаря своим черным одеяниям, сбились в темные стайки у каждой двери, откуда в усыпанное звездами летнее
небо поднимался сердитый гул.
Напоминающий гнома стрелочник перешел через пути и сказал:
- Сегодня поездов больше не будет, парень.
Ларри отвязал лошадь, запрыгнул в седло и снова заставил лошадь встать на дыбы. Взмывая вместе с ней в воздух, он видел, как ряд домов, эта
западная стена гигантского города, вздымается вместе с ним, прогибаясь, как тонкий холст. В открытом окошке его собственной квартиры, на
последнем этаже дома напротив, Ларри заметил неясную фигуру - видимо, это был его братишка Винсент. Ларри помахал ему, но ответа не последовало,
и Ларри пришлось помахать вторично. Почти все окна в стене напротив были погашены: все толпились на улице, все глазели на него, на всадника. Он
шлепнул лошадь ладонью по шее и галопом поскакал по булыжнику Десятой авеню к Тридцать шестой стрит, где располагалась конюшня.
***
Чуть раньше, когда еще только начинали сгущаться сумерки, а Ларри Ангелуцци седлал свою лошадь на станции Сент-Джонс-Парк, его мать, Лючия
Санта Ангелуцци-Корбо, приходящаяся матерью также Октавии и Винченцо Ангелуцци, вдова Энтони Ангелуцци и супруга Фрэнка Корбо, мать троих его
детей - Джино, Сальваторе и Эйлин - готовилась покинуть свою пустую квартиру, чтобы, спасаясь от удушающей летней жары, провести вечер с
соседками за беседой, то и дело переходящей в ссору, заодно сторожа детей, играющих в темноте городских улиц.
Этот вечер прошел для Лючии Санты легко; лето вообще самое лучшее время года: дети не подхватывают простуду, не приходится заботиться о
теплых пальто, перчатках, обуви для хождения по снегу, лишних деньгах, которые всегда нужны школьникам.