- Вынужден писать докладную, - мрачно продолжил старшина.
- Не делай мозги, кусок, к разводу буду, как штык! пообещал обладатель спортивной одежды и двинулся, насвистывая, к выходу из казармы, попутно пнув ногой в зад узбека-дневального, склоненного над ведром с грязной водой, где кисла половая тряпка.
Опрокинув ведро, дневальный растянулся в мутной луже, затем, поднявшись, небрежно отряхнул рукавом с одежды влагу и, даже не поглядев в сторону невозмутимо удаляющегося "спортсмена", надел тряпку на швабру, принявшись за уборку.
В каждом его движении сквозило покорное коровье безразличие.
- Вот так салабонов и воспитывают! - донеслось до меня, и тут же рядом на койку опустился ефрейтор Харитонов, поерзал на пружинах и, зевнув, поинтересовался: - Насчет выставить старшим литр-другой не против, салажонок?
- Против, - сказал я, причем ответ поневоле прозвучал категорически и неприязненно. Ну что поделаешь, коли органически не выношу хамья...
- А чего? Поистратился? - Харитонов раскинулся на койке, марая край простыни грязными каблуками сапог. Он меня уже всерьез начал доставать, этот ефрейтор.
- Встань, - сказал я миролюбиво.
- Чего?
- Встать, ефрейтор Харитонов! - Я старался выдержать крайне любезную, даже доверительную интонацию.
- Че-его?! - раскатисто погнал он крик из пропитого горла.
Каким-то чисто механическим движением я резко дернул матрац на себя.
- С-сука... - со сдавленном удивлением молвил Харитонов, брякнувшись в проем между койками. Впрочем, он тут же упруго поднялся, уставившись на меня с немым изумлением.
- Сержантик-то с норовом, - заметили из погруженного в темноту угла казармы, окутанного табачным дымом.
- Молодой, а борзый, - согласился Харитонов усмешливо. - Нук, выйдем, сучонок, - предложил надменно, кивнув в сторону коридора.
Ох, не хотелось мне мордобития, хотя в данном вопросе смело могу назвать себя специалистом многоопытным, получавшим в голову и в корпус столько раз, что страх перед болью и увечьями был из меня выбит еще в нежном юношеском возрасте, когда начал я заниматься кикбоксингом в родимых московских Лужниках...
- У тебя, сучонок, что, слух пропал?
Нет, похоже, словами тут ситуацию не разрешить...
- Это ты мне? - спросил я, разглядывая внимательно ногти на левой руке и превосходно зная, что взгляд противника также на моей левой руке и сосредоточен. А зря, между прочим.
- Тебе, тебе...
- Так. То есть, сучонок, это я, значит...
- Значит.
- Странно... - Я и в самом деле недоумевал. - Пришел человек в казарму, расстелил простыни, решил поспать, вдруг откуда ни возьмись является какая-то мразь, заваливается прямо в сапогах на кровать, выражается невежливо... А почему? Видимо, не учили мразь приличным манерам. И уже поздно учить. Но проучить никогда не поздно, думаю.
Взгляда от своей левой кисти я по-прежнему не отрывал, в то время как рукой правой, совершил движение в сторону физиономии ефрейтора, плотно зажав его переносицу суставами указательного и среднего пальцев.
- Ссс-волочь... - прохрипел Харитонов, безуспешно пытаясь от своего носа мою руку оторвать и испытывая - это я знал наверняка - пронзительную боль и страх от того, что носовая кость вот-вот треснет. - Пусс-ти...
Скрипнули пружины нескольких коек. Наматывая ремни на пальцы, ко мне неторопливо двинулись несколько рослых фигур в белом солдатском исподнем, что, в общем-то, меня не смутило. Ситуация была ординарной, многократно отработанной, и развитию ее способен был помешать только какой-либо псих, пыл которого я был готов остудить ударом ноги либо в пах, либо с растяжкой в подбородок, что смотрится со стороны довольно-таки эффектно и резко уровень агрессивности нападающих снижает.