Она приблизилась к часовому и, поклонившись иконе, тихо поздоровалась. Стрелок тотчас ответил ей. И лишь мгновение спустя спохватился, подбросил винтовку на плечо.
Назад, неуверенно сказал он. Подходить к воротам запрещено!
Не к воротам я пришла, батюшка, ласково отозвалась мать Мелитина. К иконе. Ведь праздник сегодня. Неужто и икона Богородицы под твоей охраной?
Стрелок покосился вверх, пожал плечами:
Про икону не приказывали
Так уж пусти к иконе, попросилась она. В праздник не пустить грех великий.
Часовой смутился, поддернул очки.
Разговаривать на посту нельзя.
А ты молчи, утешила его мать Мелитина. И помоги-ка мне вербушку положить. Сама не достану, высоко
Стрелок окончательно растерялся, и по его тонкому, чувственному лицу скользнула едва заметная гримаса досады. Он словно говорил про себя: «Почему именно в мое дежурство принесла их нелегкая? Теперь придется что-то делать». Мать же Мелитина уже не сомневалась, что стрелок не откажет. Он служил недолго и был еще совестливым, и люди перед его глазами еще не были на одно лицо. Она протянула часовому веточку, и тот взял. А до киота было высоко, пришлось бы взбираться по воротам под свод арки, однако стрелок вдруг скинул с плеча винтовку, примкнул штык и поднял на нем вербу к самой иконе. Пристроив там веточку, он обернулся к матери Мелитине уже радостный от своей догадливости и сноровки.
Храни тебя Господь. Она перекрестила стрелка, и тот, сняв буденовку, поклонился. Скажи мне, сынок, цел ли погост у храма?
Могилы? Он оглянулся назад, на ворота. Могилы есть, да только кресты сняли. В окна вставили, в бараки
В окна? испуганно переспросила мать Мелитина. Господи, зачем же в окна?
А вместо решеток, объяснил стрелок и втянул голову в плечи. Не все сняли, только железные, кованые, с узором.
Прошка Грех приковылял ближе к воротам и встал, прислушиваясь. Белесые глаза его оживились, открылся вваленный рот.
Пускают? Али не пускают? прошамкал он. Спроси-ка толком-то, дочка.
Мать Мелитина спохватилась, попросила ласково:
Пусти нас, сынок. Мы только на могилки глянем да вербочки положим.
Не могу я, матушка, почти взмолился стрелок. Никак нельзя!
Да ведь мы на минутку. И уйдем. Столько верст прошли
Пожалейте меня, ей-богу! Накажут строго, не могу. Начкар человек суровый
Ну, Бог с тобой, согласилась мать Мелитина. Тогда вот вербушки возьми да положи сам. Кресты каменные, должны стоять
Стрелок взял вербу и с облегчением, будто вынырнув из воды, хватил воздуха, сунул ветки под шинель.
Положу, матушка, начал он, однако низкий и звучный скрип железной калитки ударил по ушам. Часовой вытянулся, и очки поползли на кончик носа. Дрожащей рукой он спрятал вербные сережки за пазуху и вздрогнул от низкого сильного голоса:
Деревнин! Что за базар на посту?!
Из калиточного проема выступил человек в военном, заложил руки за спину, оглядывая посторонних, перевел взгляд на стрелка:
Взятки брать? Он выхватил из-под шинели стрелка вербу, повертел в руке, постучал букетом по хромовому сапогу. Та-ак В чем дело?
Прошка Грех вдруг поднял палку, замахнулся на военного.
Нехристь, так твою мать! заругался он. Ныне везде вход позволен! Ныне и в Иерусалим пускают!
Стрелок слегка успокоился и стоял, опустив глаза. Мать Мелитина взяла у военного вербу и оттеснила Прошку. Военный усмехнулся, мотнул головой:
Погляди на них! Вражьи недобитки К кому пришла?!
К сыну, сказала мать Мелитина. И к деверю.
За что сидят?
Ни за что.
Все вы ни за что!
Они в могилах, несмело вставил часовой и тут же поправился: Давно похоронены. На погосте.
Военный стрельнул прищуренным глазом в его сторону, сказал, добрея и теряя интерес:
Тут не музей и не проходной двор. Учреждение Идите-ка домой.
Мать Мелитина подняла глаза к иконе, перекрестившись, попросила:
Прости его, Господи
Военный машинально проследил за ее взглядом, качнулся на носках скрипнули ухоженные сапоги.
А вербу дай, вдруг сказал он. Так и быть, положу Кому только? Фамилии?
Нет у них фамилий, сказала мать Мелитина. Только имена. Александр и Даниил. Рядом лежат.
Ладно Он помедлил. А твоя как фамилия?
И у меня ее нет, проронила мать Мелитина. Без нужды нам фамилия.