Не давала драть, когда поперек лавки лежал, вмешался Прошка Грех. Я бы скоро ума вставил. Дак нет, в музыку с ними играла, песни пела. Потому на старости лет и ходим-мыкаемся.
Не сердись, тятенька, ласково попросила мать Мелитина. Кто же знал, что дома нашего не будет? Не наша на то воля.
Да уж не наша, согласился Никодим, оживляясь. Не слушай меня, ищи своего сына. Я вот один, так и искать некого Ну, вы располагайтесь, сапоги-то хоть снимите, посушить надо. Я сей же час печку подтоплю
Не хлопочи, Никодим, остановила его мать Мелитина. Мы в обитель свою пойдем. Там где и притулимся. Много ли надо
Что ты, матушка! замахал руками старик. К обители теперь и близко не подпускают. И не думай даже. Там нынче тоже учреждение.
Как же? испугалась она. А слыхала пусто там и окна повыбиты
Было пусто, да заселили, сообщил Никодим. Уж скоро год как.
А могилки?.. Ведь сыночек мой там, Сашенька! И деверь мой, отец Даниил Как же они-то?
Про могилки не знаю, матушка, загоревал старик. Давно не был. Теперь вовсе не пускают, не поглядишь. А кого пускают, у того уже не спросишь.
Думала, хоть Сашеньку искать не придется, сокрушенно вздохнула мать Мелитина. Но и его могилки не увидеть Кто же там нынче живет, Никодим? Раз не пускают?
Люди, матушка, люди
Жива ли Богородица-то? всполошилась мать Мелитина. Над воротами? Икона-то?..
Жива, обрадовал Никодим. Видел издалека
Они оба замолкли, и расходившийся самовар засопел, засвистел милицейской трелью. Но в каморке стало совсем тягостно, и Никодим, взбодряя себя, заговорил, забалагурил:
Вот и чай поспел! Угощать нечем, да и Пост Великий, дак хоть чаю вволюшку напьемся! Как бывало у покойничка-владыки
Не время нынче чаи распивать, вдруг решительно и строго сказала мать Мелитина. Пойду сыновей искать. Пойду. Страстную неделю поживу, помолюсь у ворот обители, да и тронусь Есть ли у тебя шайка или лохань какая?
Да есть, засуетился расстроенный Никодим и достал из-под лавки шайку. Конешно, у меня вам не житье И мне тут самому какое житье? Да я привык. Человека отучить трудно, а приучить-то
Мать Мелитина налила из самовара в шайку кипятка, разбавила его холодной водой и, стащив с Прошки Греха большеватые солдатские ботинки, стала мыть ему ноги. Иссохшие, костлявые ступни отливали смертной синевой, и, похоже, мозоли уже не набивались на этих ногах, хотя кожа была тонкой и почти прозрачной. Прошка блаженно прикрыл глаза и вдруг сказал радостно, с какой-то детской хвастливостью:
Я к Боженьке пойду! Мне к Боженьке надо!
Над черными коваными воротами монастыря, в лепном золоченом киоте сияла в вечерних лучах икона Умиления Богоматери. Все было здесь как прежде: вишневый камень стен, белый храм на фоне корабельных желтых сосен и сизый отблеск полой воды в излучине Повоя. Казалось, минет вечность, а в этом покойном месте ничего не произойдет и не изменится, пока встает над землей солнце и пока Матерь Божия держит Сына на руках. Но чем ближе подходила мать Мелитина к своей бывшей обители, тем сильнее заходилось сердце от печали и тяжелел взятый на закорки, почти невесомый отец, Прошка Грех. И нельзя было поднять руки для крестного знамения
По гребню стен, над аркой ворот и над киотом тянулась колючая проволока, а за нею проглядывали темные окна длинных бараков. По лику Богоматери, по ее рукам и одеждам струились черные потеки.
У ворот, пиная камешки, ходил стрелок с винтовкой.
Мать Мелитина спустила Прошку на землю, дала ему в руки палку, и он остался стоять, подрагивая, словно только что вылупившийся цыпленок. Часовой рассматривал пришедших с любопытством и поддергивал на носу очки в железной оправе. Великоватая буденовка висела на ушах, придавая ему какой-то пришибленный и нелепый вид. Будь он парнишкой все бы ничего, не привык к казенной одежде, не приносилось еще военное, а этому наверняка под тридцать. Значит, из интеллигентской семьи и служит без году неделя. Стороннему человеку всегда кажется, что солдаты, монахи и каторжники на одно лицо. А они же такие разные! И душа каждого кричит: нет! Я не такой, как все! И если не видеть и не слышать этого навряд ли пережить бы туруханскую ссылку
Она приблизилась к часовому и, поклонившись иконе, тихо поздоровалась. Стрелок тотчас ответил ей. И лишь мгновение спустя спохватился, подбросил винтовку на плечо.