И тут ее осенило: надо заставить Стаса забраться на кедр и сорвать эти цветы! Что-что, а уж каприз ее выполнит, и вообще, сегодня ему достанется
Женя пошла к своему ложу, и боковым зрением уловила нечто, нарушающее привычный рисунок близкой опушки леса. И то ли в ней прозвучало, то ли послышалось оброненное кем-то, осуждающее слово:
Срамота!
Негромко так, но внушительно, как внутренний голос.
Пожалуй, минуту Женя всматривалась в темно-зеленую, непроглядную кромку кедровника, но ничего не заметила. И все-таки что-то заставило вернуться к столу под навесом, где оставался ее спортивный костюм.
И впрямь срамота. согласилась она. Нудистский пляж тут устроила
Успела надеть брюки, и только взяла куртку, как прямо перед собой, на опушке, отчетливо увидела силуэт высоченного человека, мелькнувшего между деревьев.
Эй, кто там? спросила негромко и села, ощутив слабость в ногах.
Они возникли на фоне темного кедровника, словно проявились на фотобумаге: сначала обозначились контуры двух фигур один чуть ли не саженного роста, другой короткий, кряжистый, длиннорукий, и лишь потом отрисовались лица, одежда и прочие мелкие детали. Высокий был каким-то умиротворенным, золотобородым и длиннолицым, с косичкой, выглядел молодо, лет на тридцать, и более напоминал святого с иконы; низкий же напротив, был много старше и походил на замшелого лешего пегая борода веником, такие же волосья до плеч, нос крючком, да еще при этом стриг черными, прищуренными глазами из-под низких бровей и надвинутой на лоб, бесформенной шапки. Страшный и смешной одновременно! Вообще вид незнакомцев сразу ей показался ненастоящим, поскольку оба выглядели ряжеными и потешными: длиннополые синие рубахи под поясами, у каждого на животе по ножу в ножнах, а на плечах безрукавые кожаные распашенки, оттороченные по вороту и полам темными соболями. Не обыденные и до смешного богатые, должно быть, одеяния!
Иконописный детина смущенно приблизился к столу, встал перед Женей, как-то театрально стащил суконную, с соболиной оторочкой, шапку и потупил свои постнические, но выразительные очи. Вероятно, это был некий торжественный момент, что-то сказать хотел, но вызывал лишь улыбку, поскольку слишком уж неожиданной и забавной была его прическа светлые волосы зализаны спереди, чем-то намазаны и туго завязаны широким кожаным ремешком. В сочетании с прочим одеянием эдакий поп, или точнее, попище!
Его пегий спутник поспешно обогнул стан геологов, пострелял взором, и убедившись, что поблизости никого нет, зашел к Жене сзади.
Здорово были, красавица! поздоровался громко, надтреснуто и грубовато, словно понуждая Женю оглянуться.
Она не оглянулась: смешной ряженный детина словно приворожил взгляд, своим иконописным образом.
Дак что, Прокопий? спросили за спиной насмешливо и как-то угрожающе. Понраву ли тебе отроковица?
Саженный малый на секунду поднял взор, ничего не сказал и вновь опустил выпуклые веки. Его золотистая, окладистая борода искрилась на солнце, и Женя ощутила совсем уж неуместное и шкодливое желание ее погладить, как гладят котенка.
Или не глянется товар? поторопил леший.
Понраву-то понраву медленно и натруженно выдавил молодец. Да осрамилась
А кто позрел-то? ухмыльнулся леший. Никого нету!
Я и позрел
Дак тебе позволительно! И старики велели нагую взять!
Ежели так токо скромный детина откашлял хрипотцу. Ишь, растелешилась
Загорала она, на солнышке! У них, как у соболей зведено: чем шкурка черней, тем дороже!
Это у соболей. все еще тянул богообразный великан с потупленным взором. А девице след быть с одним пятнышком на хвосте, подобно горностаю
Да где же взять ныне с одним? Они пятнисты от рождения! Какая уж досталась по жребию.
Сомнения есть
Ты жениться хочешь? Твое слово?
Хочу
Ну и добро! заключил его веселый спутник. Проведешь сквозь чистилище, отбелишь шкурку-то, вот и будет тебе жена!
Разве сквозь чистилище. неуверенно согласился «жених».
Собирайся-ка, девица, взамуж!
Мало того, что стояли они и перепирались, будто Жени рядом не было, леший так еще выглянул из-за ее спины и рассмеялся в лицо!
Уж не за тебя ли замуж? надменно усмехнулась она.
Затылок ознобило: от лешего исходил некий неясный, однако прилипчивый страх, смешанный с омерзением.