И большинство из них не знают, кто им наставляет рога. Здесь же все проще и ясней, — по обоюдному согласию. Никто ничего не теряет, во всяком случае, Евгений: к Татьяне он уже охладел, его больше устраивает, как женщина, Люба Андреева.
Она вышла из ванной в халатике, туго перетянутом поясом, и, выключив свет, без слов нырнула под одеяло, отодвинувшись от Евгения на самый край кровати. «Сердится. Будут проблемы», — с досадой подумал Евгений и, приблизившись к ней вплотную, попытался осторожно обнять ее горячее, распаренное тело. Она резко отстранила его руку и натянула одеяло так, что оно разделило их. Он обиженно отодвинулся. Выждав паузу, произнес с явным укором:
— Могла быть и поласковей… — Выдержав паузу, уточнил: — с Яровым.
— Я прошу тебя: никогда не говори мне о нем, — раздраженно произнесла Таня, не двигаясь.
— Почему, объясни? Он что, оскорбил тебя, обидел?
— По-твоему как — наглое домогательство обижает или оскорбляет? — отозвалась Таня и повернулась на спину.
— Это зависит от обстоятельств. Иногда надо прощать: не обижаться и не оскорбляться, просто, закрыв глаза, перешагнуть условности, пересилить себя во имя главного, — стараясь по возможности миролюбиво, дружелюбно ответил Евгений.
— Не понимаю, на что я должна закрыть глаза и через что перешагнуть?
Евгений прекрасно знал, что она понимает, о чем речь, и ждет не уклончивого, а прямого, пусть и жесткого ответа. И он сказал:
— Ну, удовлетворить его желание. — Слова эти прозвучали уж слишком просто, обыденно.
— Желание? — в тоне, каким это было сказано, вызывающее удивление. — А ты знаешь, что он желал?
— Догадываюсь, — все так же просто ответил Евгений.
— И тебя это никак не трогает, не смущает?
— Когда речь идет о жизни, о будущем семьи, приходится идти на уступки.
— Если я правильно тебя понимаю, ты толкаешь меня в объятия похотливого удава? Так?
Он молча обдумывал ответ. Хотелось сказать: «Ну и что, разве тебя убудет». Но он не решился произнести эту циничную фразу и предпочел ей не менее циничную:
— Тебе известно такое выражение: «Игра стоит свеч»?
Эти слова шокировали ее, перехватили дыхание, и она выдавила из себя незаконченную фразу:
— Какой же ты… — мысленно произнесла: «Такой же негодяй… Как же я раньше… Нет, он не был таким… Он им стал… Что за причина, почему?»
Не было ответа. Она опять повернулась к нему спиной, и он сделал попытку обнять ее, провел рукой по обнаженному плечу, по шелковистой, такой знакомой, соблазнительной, родной, но она грубо отстранила его, сжалась в комок на самом краю кровати.
— Что же ты за человек? — вполголоса произнесла она и затем решительно и зло: — Не прикасайся ко мне.
Он чувствовал, как напряглось ее тело, как дрожал ее голос, и все же еще на что-то надеялся.
— Ну пойми же ты меня, пойми положение, в котором мы оказались.
Ее коробило это «мы», она не хотела и не могла понять, все, что сейчас происходило, никак не укладывалось в ее голове, было чуждо, даже враждебно и омерзительно. Теоретически она знала по рассказам, читала в книгах о том, как иные мужья не только закрывают глаза на измену своих жен, но и преднамеренно из корыстных соображений подталкивают их на это. Но это было где-то и с кем-то, и ее никак не касалось, И вдруг эта мерзость задела ее. Тане стало обидно, невыносимо горько и стыдно, что человек, которого она когда-то искренне любила, считала, если и не идеальным (а бывают ли такие в природе?), то во всяком случае порядочным, решился на такой отвратительный бесчестный поступок. И главное, что он не понимает, не сознает всей низости своего нравственного падения. Она чувствовала себя униженной, оскорбленной, словно ее пытались изнасиловать.