«Увы! куда ни брошу взор
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная власть» (Ода «Вольность», 1817 г.).
Вслед ему сетовал Ю.Ф. Самарин (1819-1876): «Весь наш официальный мир, начиная от станового пристава до министров, все наши учреждения, одним словом все, что имеет форму учреждения, в глазах народа заподозрено. Это ложь, обман; ничего и никому он не верит. Ко всей официальной Руси он относится чисто сострадательно, точно как к явлениям природы к засухе, саранче и т.п. Над всем этим носится в его представлении личность разлученного с ними царя, что-то вроде воплощенного Промысла; но это вовсе не тот царь, который назначает губернаторов, издает высочайшие повеления и передвигает войска, а какой-то другой, самозданный, мифический образ»12.
С ним соглашалась баронесса Эдита фон Раден (1823-1885), близкая к императрице и «в лицах» знавшая высший свет: «Действия нашего правительства за малым исключением ограничиваются глухими интригами, мелкими победами, фальшивыми триумфами»13.
Позднее, уже в предреволюционные годы, «правительство народного доверия» требовали создать представители либеральных партий. Что из этого получилось известно. «Народное» Временное правительство в считанные месяцы вдруг стало «антинародным». И в дальнейшем, уже при смене советских элит и в постперестроечное время, надежды на преодоление векового разобщения между власть предержащими и обычными гражданами связывались в основном с поиском «настоящих» и «честных» людей, способных направить всю мощь государственной власти не на личные интересы, а на удовлетворение народных нужд. Но как бы ни менялся субъектный состав лиц, вошедших во власть, характер отношений между правящими кругами и подданными всегда по существу оставался прежним: «Власть боится народа, народ боится власти»14.
Вывод отсюда очевиден: бессмысленно винить в отсутствии чувства «общего блага» какую-то одну конкретную группу; все наше российское общество из века в век демонстрировало своеобразное, мягко говоря, понимание власти, как универсальный способ решения собственных проблем. И как бы ни менялись составы правительств и представительных органов различных уровней, но так выходило, что всегда вчерашние «пасомые», садясь во властное кресло, начинали вести точно также, как их ненавидимые и критикуемые предшественники. Осознанно или нет, но мы твердо знаем, что общественной властью пользуются для себя, а вовсе не для народа и Отечества в целом.
Власть, если она противостоит «мне» плоха, если эта власть «моя», она хороша. Иными словами, власть не любят и чернят до тех пор, пока она не оказалась в «моих» руках. Очень показательно эта двойственность оценок проявилось в постреволюционное время, когда бывшие красноармейцы «из простых» оказались в «креслах». Они искренне были убеждены, что народная власть в том и заключается, чтобы отодвинуть от кормушки «буржуев» и самим пользоваться благами. Для соответствующих примеров можно обратиться к пьесе В.В. Маяковского (1893-1930) «Клоп».
Отсюда наше отношение к государству. Никому в голову не придет мысль о том, что высший политический союз является детищем некоего «общественного договора», как полагали, например, Ж.-Ж. Руссо (1712-1778) и его современники. Когда читаешь строки: «Что есть государство? Союз свободных нравственных существ, соединяющихся между собой, с пожертвованием частью своей свободы для охранения и утверждения общими силами закона нравственности, который составляет необходимость их бытия»15, невольно думаешь: про нас ли они написаны?!
Действительно, для русского человека государство не система общественных отношений, не особый склад построения общества, а персонифицированный в группу правящей бюрократии левиафан