— Кино в клуб по выходным привозят. В футбол играем.
— За конюшней, по-прежнему?
— Угу. Ну, на конюшню хожу часто. На ферму. На пасеку, у Мишке Фролову. Книжки читаю.
— Какие книжки любишь?
— Любые люблю.
— Потрясающе. Купаетесь, да?
— Да. Только Будунда омелела. По колено теперь. На озеро хожу. Далеко правда.
— Один ходишь?
— Один. И с Мишкой Фроловым.
После кофе Волков поехал с братом в санаторий. В троллейбусе они стояли у заднего окна, глядя на скользящие прочь улицы. Иногда Александр привставал на цыпочки, вытягивал шею, провожая что-либо взглядом равнодушного интереса.
— А это что? — спросил он, когда открылся вид на расположенный в море, пестро расписанный круглый домик ресторана.
— Это ресторан. «Поплавок» называется. Мы там обязательно посидим. Выпиваешь?
— Мишка иногда приносит. А, забыл, — он бутылку медовухи дал, чтоб я тебя угостил.
«Как бы еще и Мишку посмотреть», — подумал Волков.
Когда шли к санаторию, Волков хотел было сказать, давай, дескать, ты будешь только на процедуры ездить в санаторий, а жить у меня, но Саша сказал:
— Я у тебя жить буду, а деньги пусть нам выплатят за то что не буду там ночевать и питаться.
… После того как все уладилось, братья прошлись по пустому санаторному пляжу.
— Может рискнем — скупаемся? — предложил Гоша.
Саша, присев, потрогал пальцами воду и сказал:
— Холодная. Мне вредно будет.
— Ты море видел раньше?
— Нет.
— Как тебе море?
— Нормально. Нравится. Какая собака, смотри.
Неподалеку от них, собака, резвясь, вбегала в воду, перепрыгивала через пляжные скамейки. Волков подивился яркости контраста: колли в тусклой атмосфере слабо-туманного дня.
— Смотри какой, — сказал брат в троллейбусе на обратном пути. И уставил палец в стекло. Троллейбус замедлял ход, близясь к остановке. Игорь увидел едущего в инвалидной коляске по тротуару пожилого мужчину в белой рубахе, в жилетке, в тирольской шляпе. В зубах он сжимал длинный мундштук с дымящейся сигаретой. Инвалид двигал двумя рычагами. Когда троллейбус остановился — стало слышно как стрекочут колеса. Спицы мелькали, сигарета дымилась. Чтоб дым не ел глаза, человек держал голову высоко, затягивался без помощи рук, как-то остро, чуть насмешливо улыбаясь углом рта. Одежда (даже закатанные внутрь — выше колен — брюки), казалась чистой, ладно сидящей, сам же он, сухощавый, выглядел знающим о себе что-то важное, большое. И, хотя музыка заиграла через несколько минут — водитель включил приемник — выйдя из троллейбуса, Игорь, вспомнив об инвалиде, подумал: «надо же, этот уникальный мужик появился и тут же — клавесин»… В воспоминании этот человек предстал не только на фоне кирпичной стены, с облетевшей известкой, но еще где-то над стеною присутствовал безоблачный клин голубого неба.
Остаток дня и весь вечер Волков провел за работой. Он сидел на стуле возле окна. Одной рукой придерживал на коленях кусок оргалита, в другой держал кисть. Мольбертом он не пользовался. Иногда, работая, он клал оргалит или холст на пол, или приставлял к стене, но это когда формат картины был таков, что неудобно было держать на коленях. Он работал над портретом отца Нелюбина. Он думал о том, как подарит портрет отцу, как будет потом брать портрет на время выставок. Портрет был «профильным». Гоша улыбнулся, вспомнив как Нелюбин однажды сказал: «мой отец похож на Брандо, значит и я тоже похож на Брандо».