Живет в Донецке.
«И было так: мы ехали домой»
И было так: мы ехали домой
из полугорода-полупивной,
где дням есть счет, и календарь исправный,
но все-таки Коперник не в чести,
и дворнику приходится мести,
как будто бы Земля стационарна.
Но разве я один среди людей
не видел зеленеющих полей,
где холм к холму приставлен для надзора?
Всё пропустив для нескольких минут,
когда понятно, что стихи придут
внезапные, как вспышка метеора.
«Я так тоже могу: мы вполсилы дышали»
Я сказал: виноград
МандельштамЯ так тоже могу: мы вполсилы дышали,
рисовали огромными карандашами,
а в коробке лежал пластилин,
не хватало в конструкторе планок железных
да бинокля морского и зимних созвездий
всё пропало и стало чужим.
Но в любое страданье и время любое
вы спросите: что было на фотообоях?
Я скажу: виноград, кирпичи.
Пацаны за окном набивали рябиной
все карманы, а я провалялся с ангиной
пол-июля, не знаешь молчи.
Мне шестнадцать. Я месяц работаю в ЖЭКе,
а прораб говорит: «Поднимите мне веки»,
потому что вчера перебрал,
он легко не умел расставаться с вещами,
и когда ему зубы тащили клещами,
то, как русский разведчик, молчал
Я не верил, что раньше он жил на Байкале,
мы его полудурком, по правде, считали:
я, Серега, Андрюха и Вэлл.
Он котенка назвал в честь Чижевского Чижик
и, чуть что, говорил: «Господа все в Париже
я живу, где мне Бог повелел»
«Меня по средам в школе избивали»
Меня по средам в школе избивали,
был график строг и Саша К. жесток.
А ночью кони медленно ступали
и тяжело дышали между строк.
Звезда «Валюга» станет путеводной,
ты будешь ГРОЗ, а может, стволовой,
но если на тебе печать Господня,
уедь отсюда, слышишь, мальчик мой!
Неосторожно вынутый из детства
в тот мир, где все хотят увидеть всех,
не принял ни Дзержинска, ни Торецка,
ты не за этих был и не за тех.
Exegi Monumentum
Все умирали кто за кем
понять нельзя тому, кто выжил,
а я из старых микросхем
спаял себя и имя выжег.
Мой экземпляр второй шагнул
антропоморфными ногами,
он был крупнее как манул
всегда заметней меж котами.
Он был бессмертный вот она
для нашей вечности загвоздка,
ему одежда не нужна,
вода, и хлеб, и папироска.
Растает очередь в «Магнит»,
померкнут вывески любые,
а он задумчиво стоит
и смотрит на поля пустые,
где обрывается Россия
Проза
Владимир Гендлин
Журналист и телекомментатор, около 20 лет проработал на творческих и редакторских должностях в Издательском доме «КоммерсантЪ». Публиковался в журнале «Октябрь» (рассказ «Лихоман», 1994 год, 12).
Многократные манипуляции. Или полет букета роз дурацких
Не сомневаюсь, что маниакально-депрессивная проблематика раскрыта у вас достаточно глубоко, да и написано весьма живо. Мура Аполлоновна Свирипеева задумалась над стопкой бумаг. И заразительно. Весьма. Так, есть кое-какие замечания к истерии и шизофрении. Не понравилось мне другое Что же мне не понравилось? Ага, вот. Почему у вас не пронумерованы страницы? Вы должны самое серьезное внимание уделить внешнему виду вашей работы. Это ваше лицо!
«Я постоянно кому-то что-то должен, мрачно думал Вадик Тараканов. Когда это прекратится?»
Он с ненавистью взглянул на шевелящийся рот научной руководительницы.
Вы меня слушаете? Что это вас так перекосило? Я говорю, что вы должны к завтрашнему дню пронумеровать страницы, перенести мои исправления только аккуратно! во второй экземпляр и оформить титульный лист. Титул это ваше лицо! Сейчас покажу, как его нужно оформить Она порылась в столе и достала пыльную папку, заботливо перевязанную розовой ленточкой.
Это работа моего давнишнего ученика, не без гордости произнесла Мура Аполлоновна. Жертвую ее вам в качестве образца.
Вадик взглянул на титул. «Практическое внедрение теории многократных манипуляций в сельском хозяйстве». Лицо у этих «манипуляций» было идеальное: видно, ископаемый автор едва ли не языком вылизывал свой диплом. «Где-то он сейчас, уважаемый коллега Вадик опять взглянул на титул. Коллега Мухрышкин Спиридон? Хотя ясно, что далеко пошел».