В такие моменты я видела даже на лице своего вечно непоколебимого отца настоящую растерянность.
Кажется, в какие-то моменты и он не верил, что я выберусь.
Позже, гораздо позже, я узнала, что случилось на самом деле. Но в начале он рассказал мне о том, что случилось еще раньше. Тогда, когда еще даже Хюррем-Султан1 не успела светом своего величия озарить страницы всемирной истории.
Как-то, когда я была более или менее в своем рассудке (по крайней мере это были моменты просветления, когда я отдавала себе отчет в том, что вся моя семья кроме отца мертва, и что это случилось каким-то неизвестным образом после того, как мой отчим, очевидно, начисто рехнулся) он сел рядом и посмотрел на меня.
Я ждала, что он в очередной раз затянет свою волынку.
Мол, не произошло ничего ужасного, ты в этом не виновата, не переживай, забудь, забей.
Эта ерунда нисколько мне не помогала.
Быть может, именно из-за того, что он это видел в тот раз папа и решил прибегнуть к другому. К тому, к чему он совершенно не любит приходить и чего касается двумя пальцами, словно чего-то склизкого, лишь в самых крайних случаях.
К правде.
К истине к первой инстанции.
К своей истории, которая, так уж вышла, теперь является и моей собственной.
Это наша история.
История нашей семьи.
История, если так можно сказать, затронувшая даже больше, чем десятки и сотни родов планеты. История, которая впоследствии и послужила причиной гибели моей семьи.
Правда, когда папа только начал мне ее рассказывать, я решила, что вот он. Еще один чокнутый.
Повернулся от горя, совсем как Питер.
И чем больше он говорил тем больше я укреплялась в этом мнении.
До тех пор, пока он не перешел к фактам.
Вот тогда-то ко мне пришло понимания, что с ума сошел не он.
А я..
..Папа сидит напротив меня, а я пытаюсь понять что же он говорит на самом деле? У меня полное ощущение, что его открывающийся рот исторгает совсем другие звуки и слова, несущие совсем другой смысл.
Потому что то, что слышу я полная бессмыслица.
Кромешная ерунда.
Ваша.. запинается твоя мать, за день до смерти грозилась кое-что обо мне рассказать. Тогда я перечил этому. Я перечил этому всю вашу осознанную жизнь. Я хотел нет, я мечтал оградить вас от этого. Где-то в глубине души я понимал, что это невозможно, но во мне теплилась надежда, что я смогу провести вас обоих через всю жизнь, никогда не открыв правду. А теперь я понимаю, что это были напрасные старания. Стоило сказать об этом еще раньше. Честно, прямо. Как с вашей матерью.
Отчасти начинаю понимать, что речь каким-то образом идет о той тайне, которую уже почти рассказала мне в тот день (когда он был?..) мама.
Размыкаю пересохшие губы и едва слышно говорю:
Шрамы..
Да, шрамы кивает он у твоей матери их много.
Она сказала, ты ее не бил. Это.. вещи.
Это неважно нетерпеливо перебивает он я хочу сказать тебе нечто.. поважнее шрамов Гвен.
Я молчу.
Да уж, какая теперь разница до маминых шрамов?
Если она мертва.
Шрамы мертвецов никого не тревожат.
Тогда что ты хочешь мне сказать?
Что могло быть страшнее смерти людей? Какая тайна была жутче этого? Ведь именно так мама ее преподносила Питеру.
Я.. я должен тебе сказать, что я не совсем человек.
А кто он?
Тупо моргаю глазами.
Убийца? Монстр? Или наоборот спаситель? Герой?
Что он имеет ввиду, говоря, что он не человек?
Понимаю, это сложно принять..
Да нет апатично возражаю я, все еще не слишком-то красочно видя этот мир легко. Потому что я не понимаю, о чем ты.
Папа вздыхает и во всем его лице я вижу нетерпение.
Легкое раздражение.
Ему не нравится об этом говорить чем бы оно ни было а тут еще я.
Такая непонимающая.
Так его никто и не просит говорить.
Мне уже давно все равно на тайны. На секреты. Пусть он просто оставит меня в покое.
Но папа, вновь встретившись со мной взглядом, настойчиво продолжает, словно силясь выгравировать каждое свое слово у меня в мозгу:
Джи, я не человек. Но когда-то им был. Это было очень давно. Я родился в 932 году.