Послевоенные годы для конструкторской мысли Лавочкина оказались не менее напряженными. Наступал новый век реактивной авиации. Все больше внимание уделялось ракетной тематике. Мир погрузился в тучи холодной войны, что загружало новыми чрезвычайными заданиями конструкторов. В частности, КБ Лавочкина было поручено обеспечить ракетный щит столицы, что и было с успехом осуществлено. Впрочем, задач и проектов было множество. Как успешных, так и не очень. И даже запретных, каким, увы, оказался последний из реализованных Лавочкиным создание межконтинентальной крылатой ракеты системы «Буря», которая показала на испытаниях рекордные 3600 км/ч. С такой скоростью в атмосфере еще никто не передвигался. Причем на довольно приличные расстояния 3000-4000 километров.
Именно в ходе очередных испытаний «Бури» на полигоне Сары-Шаган, что близ озера Балхаш, у не дающего себе ни минуты послабления, упрямого и одержимого авиаконструктора остановилось сердце. Семену Алексеевичу было всего 59 лет. Его называли счастливчиком: смелые проекты, удачные самолеты, большие победы, вхож к Сталину, избежал репрессий, звезды Героя, четырежды лауреат, дача, машина, охрана, а на самом деле простая и яркая с детства мечта о небе и крыльях
Математик Александр Хинчин
В ранней юности он мечтал стать поэтом. Посылал Блоку изданные в Калуге свои первые книжки стихов с высокопарными заглавиями: "О деве с тайной в светлом взоре", "Слова, которым нет прощения", "Пленения" и др. Очаровывался и пытался сблизиться с Маяковским. Блок мягко посоветовал не подражать и искать свой путь в творчестве. Маяковский же, скорее всего, юного "калужского шиллера" просто не заметил. Тот, однако, не унывал. Пробовал ставить спектакли в отцовских владениях на Кондровских бумажных мануфактурах. Гастролировал с ними в близлежащий пушкинский Полотняный Завод. Изредка взимал скромную плату со зрителей. На неё вывозил фабричных артистов во МХАТ. Сам брал в уроки сценической речи у корифеев московской сцены.
Слыл увлеченным книгочеем. Достоевского перемежал книжками по дифференциальным исчислениям и теории чисел. Начав среднее образование в Калуге, продолжил его в Цюрихе и закончил в Москве. С детства на слух подбирал классику на домашнем рояле. Писал на русском, думал на немецком, говорил на том и на другом, плюс ещё на французском.
Говорил всегда точно, ёмко, выразительно, как это, видимо, и подобает бывшим поэтам-романтикам, вовремя переквалифицировавшимся из посредственных стихотворцев в яркие и сильные математики. Те, как известно, принуждены сообщать своим словам и выводимым формулам, как изящный литературный стиль, так и непобедимую силу научной аргументации.
"Там высь, поящая отравою,
И злая неба синева.
А в тёмном сердце мгла кровавая,
В пустой душе одни слова.
Одни слова. Давно наскучили
Все пытки на костре земном.
Одни слова меня замучили
Неутоляющим огнём.
И нищему одно мучение,
Одна заря, одни грехи:
Слова, которым нет прощения,-
Мои тяжелые стихи".
(5 VI 1914.)
"Не простит" свои ранние поэтические опусы он и много лет спустя, когда один из его учеников на Мехмате МГУ решит сделать своему любимому преподавателю подарок отыщет у московских букин
истов редчайшие издания 1910-1914 годов с грифом "Калуга. Губернская Типо-Литографiя" и именем автора на обложке: "Александр Хинчин
". Профессор
Хинчин нахмурится и раздраженно отодвинет бесценный букинистический дар со своими ранними творениями в сторону.
Но это будет много позже. А пока бурные творческие поиски приводят юного калужского поэта и горячего кондровского театрала на Физико-математический факультет Московкого университета. Некоторое время он ещё продолжает настраивать свою поэтическую лиру, терзаясь переживаниями о доминирующих в ту (символистическую) пору пышных и жарких апелляциях вроде: "О, звёздочка, возьми всю душу! Тебе последний сердца крик"
Вскоре же, подпав под очарование более высокого, нежели поэзия, искусства искусства интегрирования и извлечения логарифмов -перестаёт рифмовать и полностью отдается математическому творчеству. В дверь уже уверенно стучала Первая мировая война, за которой уже прослушивался гул Революции. А Саша Хинчин слушает отныне совсем другие голоса.