Не доходя до Кремля, стояла Иверская часовня, с которой тоже необходимо покончить. Возле Иверской постоянно, как мухи, лепились пролетарии с протянутой рукой. Это свои люди, это пролетариат, само что ни на есть преданный советской власти: дай им оружие в руки и кусок хлеба, они снесут все на свете, даже эту Иверскую часовню, чтоб не дразнила пролетарское око.
Большинство московских улиц, как и в Питере, после Варфоломеевских ночей, выглядели пустынными, но в этой пустынности было чтото жуткое, непредвиденное и непредсказуемое.
И, тем не менее, в Москве в то время, в 1918 году насчитывалось около 400 автомобилей, ходили трамваи хоть и довольно редко, без какоголибо графика изза плохой подачи электроэнергии.
Еще были извозчики, зимой сани на два седока, а летом пролетки. Магазины и лавки, как правило, были закрыты, на дверях висели ржавые замки. В тех лавках, что были открыты, выдавали крупу, пшено, гнилой картофель пролетариату по карточкам, да еще по кусочку мыла на месяц.
Зато вовсю преуспели спекулянты, они торговали из под полы чем угодно, начиная от фунта сахара и кусочка масла до наркотиков. Даже рваные солдатские штаны, да рулоны превосходного сукна, да бархата, можно было приобрести за деньги, конечно, но не по талонам.
Не работали известные московские рестораны, закрылись трактиры и общественные столовые, где раньше наливали жидкий суп бесплатно для нищего пролетариата. Но процветали различные ночные кабаки и притоны. В Охотном ряду, например, невдалеке от «Националя», гудел по ночам пьяным гомоном полулегальный кабак, который так и назывался «Подполье». Сюда стекались дворянчики и купцы, не успевшие удрать из Советской России, выступали поэты декаденты, иностранные дипломаты и кокотки в коротких, едва прикрывающих пятую точку юбках, да спекулянты и бандиты. Здесь платили бешеные деньги за бутылку шампанского, за порцию зернистой икры. Тут было все, чего душа пожелает. Вино лилось рекой, истерически взвизгивали проститутки, на небольшой эстраде кривлялся и грассировал какойто томный, густо напудренный верзила, гнусаво напевавший шансонетки. В этих заведениях в последних судорогах корчились обломки старой Москвы.
Новая, голодная, оборванная и суровая Москва, пряталась в подвалах и ютилась в лачугах, да на фабриках Прохорова и Цинделя, на заводах Михельсона и Гудзона.
Там, в рабочих районах, на заводах и фабриках, был полновластный хозяин столицы и всей России русский рабочий класс. Такой была Москва в конце марта 1918 года.
* * *Переселившись в Кремль, Ленин потребовал список нового правительства Москвы.
Э, нет, сказал он БончБруевичу. Здесь одни русские дураки, а должно быть наоборот. Всякий умный русский обязательно еврей. Так что давай, исправляй это недоразумение.
А как, Владимир Ильич? Это же выборы, это демократия. Это ваш принсип. Кто может на них повлиять? Ленинизм, он незыблем, Вл. И.
Иди, собери по списку членов московского правительства, передай Дзержинскому, он знает, что с ними делать. У него подвал есть? Пистолет справен?
Есть, Владимир Ильич, он с подвала и начал после того, как вы перевели в Москву всех головорезов, простите, гениев опосля вас, конечно, с какойто дрожью в голосе произнес БончБруевич. Он всегда боялся этих хлопков и последних предсмертных криков, доносившихся из подвала, поскольку сам он жил на втором этаже.
Хорошо. Я согласен потерпеть недельку. За это время станет окончательно ясно, как ведут себя московские купцы, насколько они рады советской власти и нашему приезду, в особенности приезду вождя мировой революции в эту проклятую деревню, называемой второй столицей России. Правильно сделал Петр Первый, что сбежал отсюда.
И действительно Москва оказалась более консервативным городом.
Вскоре стало ясно, что не все в восторге от приезда еврейской команды, явившийся осчастливить Москву. Вдобавок пошли слухи, что всех своих во главе с Лениным жители Петрограда выдворили из города, как немецких шпионов.
Усилились грабежи на дорогах, стали открываться магазины и лавки без разрешения новоявленной власти. Просто ужас. Недопустимый ужас, как следствие пролетарской демократии.
Ленин быстро пришел к выводу, что в Москве нужна небольшая Варфоломеевская ночь. И чтобы ее устроить, пришлось вызвать несколько полков латышских стрелков из Петрограда.