Ваня, там что-то случилось! громко зашептал он, тут же позвонив другу.
Кто-то утонул? предположил его друг.
Не знаю. Не пойму. Водолазов не видно. Зато вижу мужиков с лопатами. Что-то нашли. Может, схрон какой? С оружием или наркотиками?
Может быть. Тебе что за печаль? поинтересовался Иван.
Интересно же, ну! Сейчас, погоди, погоди
Федор распахнул оконные створки, высунулся наружу. И отчетливо рассмотрел, как нечто упаковывают в черный пластиковый мешок.
Ванюша, там труп! прошептал он трагично.
Значит, кто-то утонул, повторил друг со вздохом.
Да нет же, не утопленник. Там с лопатами люди.
Значит, кого-то откопали. Друг помолчал и добавил с печальным вздохом: Что гораздо хуже утопленника.
Почему? не понял Федор, закрывая окно.
Если откопали, значит, кого-то когда-то там зарыли. А это уже убийство. А кто сунется на залив, кроме местных? А это значит что?
Что?
Что пойдут по домам. Будут вести опрос. И к тебе придут, будь уверен, пообещал со странным удовлетворением Иван.
А ко мне зачем?
Ты же по соседству. Мог что-то видеть или слышать.
Но я не видел и не слышал! возмутился Федор.
Он подошел к посудному шкафу в простенке между окнами. Открыл его и потянулся за бокалом. Ему срочно надо было выпить. Конечно, еще только первая половина дня. Не время для тяжелого алкоголя. Но обстоятельства диктуют!
Если не видел и не слышал, это неплохо. Но ведь ты мог и сам закопать, вкрадчиво проговорил Иван и вдруг рассмеялся: Да шучу я. Не пугайся ты так.
Я не пугаюсь. Я обескуражен. Федор сделал глубокий глоток коньяка. Еще и Виолу прогнал так некстати.
Это действительно некстати, тут же сделался серьезным друг. Верни ее. Позвони и верни. Тебе нужно будет алиби. И кому, как не ей, его подтвердить?
Ему даже звонить не пришлось. Бестолковая девушка сама явилась через пять минут после того, как они с Иваном закончили разговор. Встала у ворот с огромными пакетами и жалобно заныла в домофон.
Впускаю, но это был первый и последний раз, когда ты исчезала из дома так внезапно, ворчал он, забирая у нее пакеты.
Прости, прости, прости, прыгала она вокруг него на высоких каблуках и в короткой юбке. Думала, ты проснешься, обнаружишь, что меня нет, и расстроишься.
Вот дура!
Я обнаружил, что тебя нет, и Он поймал ее настороженный взгляд и со вздохом закончил: И расстроился и рассердился одновременно. Так же нельзя! Я без завтрака. И
Милый, все сейчас сделаю. Только потерпи десять минуточек.
Босоножки на высоких каблуках улетели в угол, босые пятки зашлепали по плиткам его пола. И ровно через пять минут запахло чем-то вкусным. Какой-то сдобой.
Я купила замороженный морковный пирог. Удивительно вкусно и полезно, кричала Виола из кухни, погромыхивая посудой. Сейчас сделаю соус к нему. Заварю чай, и станем завтракать.
Федор уронил себя в глубокое кресло на крытой веранде, с которой прекрасно просматривалась суета группы лиц на берегу слева от его участка. Несколько человек унесли нечто, упакованное в черный пластиковый пакет. Двое ерзали на коленях возле размытой водой ямы. Один фотографировал. Второй занимался чем-то еще. Трое из оставшихся стояли в стороне и о чем-то оживленно разговаривали. Руки их без конца указывали в разные стороны света, не обойдя и дом Федора.
Точно придут с вопросами, сделал он вывод. И стало противно и гадко на душе.
Вот зачем ему вся эта плешь?! Он поселился здесь вдалеке, как он думал, от цивилизации. Хотелось покоя, умиротворенности, невмешательства суеты мирской. А теперь какие-то люди придут к нему в дом после того, как вдоволь наобщались с трупом. Станут вонять здесь. Задавать свои зловонные вопросы
Там, на берегу, что-то произошло, начал он разговор за вторым куском морковного пирога, который чудо как был хорош. Возможно, полиция придет в дом и станет задавать вопросы. Ты лучше помалкивай.
А я знаю, что там произошло. Они уже говорили со мной, открыто улыбнулась Виола, подбирая салфеткой каплю соуса с верхней губы. Дорогу перекрыли. И говорили с теми, кто въезжал и выезжал в поселок и из него. Меня даже не хотели пускать. Пришлось сказать, что я твоя невеста. Ничего, что я так осмелела?
Взгляд, которым она на него уставилась, не имел ничего общего с глубоким и полным достоинства взглядом Тани. В глазах Виолы жил звериный инстинкт. Выживание. Приспособленчество. Угодничество. Он не мог ошибиться. Он все это видел.