Все мы такие, улыбнулся Ленц. Все живем в долг и питаемся иллюзиями.
Вот это точно, сказал Грау и по очереди оглядел нас из-под своих кустистых бровей. Питаемся иллюзиями из прошлого, а долги делаем в счет будущего. Потом он снова обратился ко мне: Наивность, сказал я, Робби. Только завистливые люди называют ее глупостью. Не огорчайся из-за этого. Наивность не недостаток, а, напротив, признак одаренности.
Ленц открыл было рот, но Фердинанд продолжал говорить:
Ты, конечно, понимаешь, о чем речь. О простой душе, еще не изъеденной скепсисом и этакой сверхинтеллектуальностью. Парсифаль был глуп. Будь он поумнее никогда не стал бы завоевывать чашу святого Грааля. В жизни побеждает только глупец. А умному везде чудятся одни лишь препятствия, и, не успев что-то начать, он уже потерял уверенность в себе. В трудные времена наивность самое драгоценное из всего, волшебная мантия, скрывающая от тебя беды, в которые суперумник, словно загипнотизированный, то и дело попадает.
Он отпил глоток и посмотрел на меня своими огромными голубыми глазами, вправленными, точно два кусочка неба, в обрюзгшее, морщинистое лицо.
Никогда, Робби, не стремись знать слишком много! Чем меньше знаешь, тем проще живется. Знание делает человека свободным, но и несчастным. Давай выпьем за наивность, за глупость и все, что к ним относится, за любовь, за веру в будущее, за мечты о счастье за божественную глупость, за потерянный рай
Он сидел, грузный и неуклюжий, внезапно уйдя в себя и в свое опьянение, одинокий холм неизбывной тоски. Жизнь его была разбита, и он знал склеить обломки невозможно. Он жил в своей большой мастерской и сожительствовал со своей экономкой. Это была бесхитростная и грубоватая женщина. А Грау, несмотря на мощное телосложение, отличался ранимостью и переменчивыми настроениями. Он все никак не мог отделаться от своей полюбовницы, но для него это, вероятно, стало безразличным. Ему исполнилось сорок два. И хотя я хорошо знал, что он просто пьянствует, всякий раз, когда я видел его в таком состоянии, мне становилось страшно. У нас он бывал нечасто. Пил обычно у себя в мастерской. А от питья в одиночестве люди быстро опускаются.
На его лице мелькнула улыбка. Он сунул мне в руку рюмку:
Пей, Робби! И спасайся! Помни о том, что я тебе говорил.
Запомню, Фердинанд.
Ленц завел патефон. У него была куча пластинок с записями негритянских песен. Он прокрутил некоторые из них про Миссисипи, про сборщиков хлопка и знойные ночи на берегах синих тропических рек.
VI
Патриция Хольман жила в большом желтом доме, отделенном от улицы узкой полосой газона. Подъезд был освещен фонарем. Я остановил «кадиллак». В колеблющемся свете фонаря машина поблескивала черным лаком и походила на могучего черного слона.
Я принарядился: кроме галстука, купил новую шляпу и перчатки, на мне было длинное пальто Ленца великолепное серое пальто из тонкой шотландской шерсти. Экипированный таким образом, я хотел во что бы то ни стало рассеять впечатление от первой встречи, когда был пьян.
Я дал сигнал. Сразу же, подобно ракете, на всех пяти этажах лестницы вспыхнул свет. Загудел лифт. Он снижался, как светлая бадья, спускающаяся с неба. Патриция Хольман открыла дверь и быстро сбежала по ступенькам. На ней были короткий коричневый меховой жакет и узкая коричневая юбка.
Алло! Она протянула мне руку. Я так рада, что вышла. Весь день сидела дома.
Ее рукопожатие, более крепкое, чем можно было ожидать, понравилось мне. Я терпеть не мог людей с руками вялыми, точно дохлая рыба.
Почему вы не сказали этого раньше? спросил я. Я заехал бы за вами еще днем.
Разве у вас столько свободного времени?
Не так уж много, но я бы как-нибудь освободился.
Она глубоко вздохнула:
Какой чудесный воздух! Пахнет весной.
Если хотите, мы можем подышать свежим воздухом вволю, сказал я. Поедем за город, в лес, у меня машина. При этом я небрежно показал на «кадиллак», словно это был какой-нибудь старый «фордик».
«Кадиллак»? Она изумленно посмотрела на меня. Ваш собственный?
На сегодняшний вечер. А вообще он принадлежит нашей мастерской. Мы его хорошенько подновили и надеемся заработать на нем, как еще никогда в жизни.
Я распахнул дверцу:
Не поехать ли нам сначала в «Лозу» и поужинать? Как вы думаете?
Поедем ужинать, но почему именно в «Лозу»?
Я озадаченно посмотрел на нее. Это был единственный элегантный ресторан, который я знал.
Откровенно говоря, сказал я, не знаю ничего лучшего. И потом, мне кажется, что «кадиллак» кое к чему обязывает.
Она рассмеялась:
В «Лозе» всегда скучная и чопорная публика. Поедем в другое место!
Я стоял в нерешительности. Моя мечта казаться солидным рассеивалась как дым.
Тогда скажите сами, куда нам ехать, сказал я. В других ресторанах, где я иногда бываю, собирается грубоватый народ. Все это, по-моему, не для вас.
Почему вы так думаете? Она быстро взглянула на меня. Давайте попробуем.
Ладно. Я решительно изменил всю программу. Если вы не из пугливых, тогда вот что: едем к Альфонсу.
Альфонс! Это звучит гораздо приятнее, ответила она. А сегодня вечером я вообще ничего не боюсь.