Альфонс владелец пивной, сказал я. Большой друг Ленца.
Она рассмеялась:
По-моему, у Ленца всюду друзья.
Я кивнул:
Он их легко находит. Вы могли это заметить на примере с Биндингом.
Ей-богу, правда, ответила она. Они подружились молниеносно.
Мы поехали.
Альфонс был грузным, спокойным человеком. Выдающиеся скулы. Маленькие глаза. Закатанные рукава рубашки. Руки как у гориллы. Он сам выполнял функции вышибалы и выставлял из своего заведения всякого, кто был ему не по вкусу, даже членов спортивного союза «Верность родине». Для особенно трудных гостей он держал под стойкой молоток. Пивная была расположена удобно совсем рядом с больницей, и он экономил таким образом на транспортных расходах.
Волосатой лапой Альфонс провел по светлому еловому столу.
Пива? спросил он.
Водки и чего-нибудь на закуску, сказал я.
А даме? спросил Альфонс.
И дама желает водки, сказала Патриция Хольман.
Крепко, крепко, заметил Альфонс. Могу предложить свиные отбивные с кислой капустой.
Сам заколол свинью? спросил я.
А как же!
Но даме, вероятно, хочется что-нибудь полегче.
Это вы несерьезно говорите, возразил Альфонс. Посмотрели бы сперва мои отбивные.
Он попросил кельнера показать нам порцию.
Замечательная была свинья, сказал он. Медалистка. Два первых приза.
Ну, тогда, конечно, устоять невозможно! воскликнула Патриция Хольман. Ее уверенный тон удивил меня можно было подумать, что она годами посещала этот кабак.
Альфонс подмигнул:
Значит, две порции?
Она кивнула.
Хорошо! Пойду и выберу сам.
Он отправился на кухню.
Вижу, я напрасно опасался, что вам здесь не понравится, сказал я. Вы мгновенно покорили Альфонса. Сам пошел выбирать отбивные! Обычно он это делает только для завсегдатаев.
Он отправился на кухню.
Вижу, я напрасно опасался, что вам здесь не понравится, сказал я. Вы мгновенно покорили Альфонса. Сам пошел выбирать отбивные! Обычно он это делает только для завсегдатаев.
Альфонс вернулся:
Добавил вам еще свежей колбасы.
Неплохая идея, сказал я.
Альфонс доброжелательно посмотрел на нас. Принесли водку. Три рюмки. Одну для Альфонса.
Что ж, давайте чокнемся, сказал он. Пусть наши дети заимеют богатых родителей.
Мы залпом опрокинули рюмки. Патриция тоже выпила водку единым духом.
Крепко, крепко, сказал Альфонс и зашаркал к своей стойке.
Нравится вам водка? спросил я.
Она поежилась:
Немного крепка. Но не могла же я оскандалиться перед Альфонсом.
Отбивные были что надо. Я съел две большие порции, и Патриция тоже ела с аппетитом, которого я в ней не подозревал. Мне очень нравилась ее простая и непринужденная манера держаться. Без всякого жеманства она снова чокнулась с Альфонсом и выпила вторую рюмку.
Он незаметно подмигнул мне дескать, правильная девушка. А Альфонс был знаток. Не то чтобы он разбирался в красоте или культуре человека, но он умел верно определить его сущность.
Если вам повезет, вы сейчас узнаете главную слабость Альфонса, сказал я.
Вот это было бы интересно, ответила она. Похоже, что у него нет слабостей.
Есть! Я указал на столик возле стойки. Вот
Что? Патефон?
Нет, не патефон. Его слабость хоровое пение! Никаких танцев, никакой классической музыки только хоры: мужские, смешанные. Видите, сколько пластинок? Все сплошные хоры. Смотрите, вот он опять идет к нам.
Вкусно? спросил Альфонс.
Как дома у мамы, ответил я.
И даме понравилось?
В жизни не ела таких отбивных, смело заявила дама.
Альфонс удовлетворенно кивнул:
Сыграю вам сейчас новую пластинку. Вот удивитесь!
Он подошел к патефону. Послышалось шипение иглы, и зал огласился звуками могучего мужского хора. Мощные голоса исполняли «Лесное молчание». Это было чертовски громкое молчание.
С первого же такта все умолкли. Альфонс мог стать опасным, если кто-нибудь не выказывал благоговения перед его хорами. Он стоял у стойки, упираясь в нее своими волосатыми руками. Музыка преображала его лицо. Он становился мечтательным насколько может быть мечтательной горилла. Хоровое пение производило на него неописуемое впечатление. Слушая, он становился кротким, как новорожденная лань. Если в разгар какой-нибудь потасовки вдруг раздавались звуки мужского хора, Альфонс как по мановению волшебной палочки переставал драться, вслушивался и сразу же готов был идти на мировую. Прежде, когда он был более вспыльчив, жена постоянно держала наготове его любимые пластинки. Если дело принимало опасный оборот и он выходил из-за стойки с молотком в руке, супруга быстро ставила мембрану с иглой на пластинку. Услышав пение, Альфонс успокаивался, и рука с молотком опускалась. Теперь в этом уже не было такой надобности Альфонс постарел, и страсти его поостыли, а жена умерла. Ее портрет, подаренный Фердинандом Грау, который имел здесь за это даровой стол, висел над стойкой.
Пластинка кончилась. Альфонс подошел к нам.
Чудесно, сказал я.
Особенно первый тенор, добавила Патриция Хольман.
Правильно, заметил Альфонс, впервые оживившись, вы в этом понимаете толк! Первый тенор высокий класс!
Мы простились с ним.
Привет Готтфриду, сказал он. Пусть как-нибудь покажется.
Мы стояли на улице. Фонари перед домом бросали беспокойный свет на старое ветвистое дерево, и тени бегали по его верхушке. На ветках уже зазеленел легкий пушок, и сквозь неясный, мерцающий свет дерево казалось необыкновенно высоким и могучим. Крона его терялась где-то в сумерках и, словно простертая гигантская рука, в непомерной тоске тянулась к небу.