Татьяна Корсакова
Шепот гремучей лощины
1 глава
Серебро холодило кожу, гасило жар, который с каждым днем становился все сильнее, все невыносимее. Серебряный ошейник темного зверя, потерянного зверя, которого никому не дано найти.
Теперь у Габи было сразу два ошейник. Один сжимал шею обманчиво ласковой бархатной удавкой, а второй вот этот серебряный. Второй ей нравился больше. Он нравился ей настолько сильно, что она не выпускала его из рук.
Что мне делать? спрашивала она, словно четки перебирая холодные звенья. Спрашивала у себя. Спрашивала у нянюшки, которая после возвращения была с ней неотлучно. Спрашивала у темного давно потерянного зверя. Зверя, которого нет. Что мне делать?!
Иногда ее слабый голос срывался на визг, и тогда нянюшка успокаивающе гладила ее сначала по голове, а потом по огромному животу.
Все хорошо, Габи. Придет время вспомнишь.
Как она могла вспомнить то, чего даже не забывала? Наверное, нянюшка сходила с ума вслед за ней.
Это у тебя в крови, миленькая. В твоих жилах.
В ее жилах плескалось черное голодное зло, истощало, иссушало, заставляло смотреть на мужа и на нянюшку с ненавистью и вожделением. Да, человек в Габи пока побеждал, пока она старалась довольствоваться малым, старалась не причинять боль Дмитрию, вонзая зубы в его сплошь покрытое шрамами запястье. Но она знала, что очень скоро наступит момент, когда зло внутри нее потребует большего, и она не сможет этому противиться. Потому и приняла то нелегкое для себя решение, запретила Дмитрию даже спускаться в подземелье. Он злился, уговаривал, уверял, что ему совсем не больно и крови в нем еще предостаточно. Он говорил, а Габи слушала и примерялась, как бы броситься, как бы впиться уже не в запястье, а в шею
Слушай ее, Дмитрий! Последнее слово всегда было за нянюшкой. Нянюшку слушали они оба. Пока еще слушали.
Я не могу. Муж протянул к Габи руки, а она отшатнулась с такой силой, что бархатный ошейник больно впился в кожу. Как я оставлю ее такую?
Я останусь с ней. Нянюшка приближаться не стала, понимала, что чувствует в этот момент Габи, понимала, как та мучается. Ждать осталось недолго. Она глянула сначала на лицо Габи, а потом на ее живот. Неделя. Две, от силы. Скоро все закончится, дети. Верьте мне.
И Дмитрий поверил. Попятился к выходу, не сводя с Габи полного мольбы взгляда.
Все будет хорошо, любимый. У нее даже получилось улыбнутся, вот только Дмитрий не улыбнулся в ответ. Разучился? Немудрено при такой-то жене.
Дмитрий ушел и, как и обещал, больше не спускался в ее темницу. А нянюшка, как и обещала, осталась. С нянюшкой было проще, ее не хотелось убить, кровь ее густо пахла полынью и была такой же горькой.
Терпи, миленькая. Скоро все закончится.
Нянюшка отпаивала ее отварами, такими же горькими, такими же ненавистными. От отваров клонило в сон, и это было хорошо, потому что во снах Габи встречалась со своей маленькой девочкой. Иногда во снах приходил дед, становился напротив, смотрел с укором, молчал. Габи тоже молчала, боялась заговорить, боялась задать вопрос и услышать ответ на него.
На невысказанный вопрос ответила нянюшка. Она сидела у противоположной стены на неудобном стуле с высокой спинкой и вязала что-то маленькое, то ли носочек, то ли рукавичку. Нянюшка все время была занята делом и, кажется, вообще не спала.
Его больше нет, Габи. Тихо щелкали спицы, вилась пряжа, нянюшка говорила, не поднимая головы. Ты понимаешь?
Она понимала. Может быть потому, что сама уже знала, что деда больше нет. Она даже знала, от чьей руки он принял смерть.
Я пробовала по-хорошему. Нянюшка поправила носком туфли клубок. Я и пришла к нему с миром, пыталась убедить, уговорить. Надеялась.
Не вышло. Габи потянулась к клубку, вонзила в него ногти.
Не вышло. Ему было плевать, кто станет золотым листиком на фамильном древе Бартане. Плевать ты или твоя дочь. «Приведи ко мне любую из них, моя верная Гарпия, сказал он мне, а потом добавил: Или отведи меня к ним, чтобы я сам смог выбрать, и тогда я тебя прощу.» Вот так Он хотел выбрать сам. Как ягненка для жертвоприношения на деревенской ярмарке.
Я не больно-то похожа на ягненка. Габи прислушалась к тому, что творилось в душе. Прислушалась и ничего не почувствовала: ни жалости, ни боли. Моего дорогого дедушку ждало бы великое разочарование. А дочку я бы ему не отдала никогда! Ногти прошли сквозь клубок и впились в ладонь, вспарывая кожу.
Я ему так и сказала, миленькая. Я сказала, что ты сделала свой выбор, и его долг помочь тебе. Не осуждать, а защитить, как и подобает любящему деду.
А он? Габи выпустила клубок, и тот, замаранный ее черной кровью, словно живой, покатился обратно к нянюшке.
А он рассмеялся. Нянюшка припечатала клубок туфлей с такой силой, что тот превратился в бесформенную нитяную лепешку. Он сказал, что женщины рода Бартане это сосуды с силой. И не сосуду решать, как распорядиться этой силой. Для того имеется крепкая мужская рука. Он сказал, что к нему наведывался Алекс фон Клейст
В глазах потемнело, а из горла Габи вырвался яростный крик.
Сказал, что не одобряет то, что случилось. Нянюшка говорила тихо, монотонно. Спицы ее замерли. Не одобряет, но считает союз двух древних родов приемлемым и любопытным. Он всегда был склонен к экспериментам, мой хозяин. Мой мертвый хозяин.