Только денек остался. Воротился Василь-Василия, привез гостинчиков. Такой веселый с бражки да с толокна. Вез мне живую белку, да дорогой собаки вырвали. Отцу рябчиков вологодских, не ягодничков, а с «почки» да с можжухи, с горьковинкой, в Охотном и не найти таких. Михал Панкратычу мешочек толоконца, с кваском хлебать Горкин любит и белых грибов сушеных-духовитых. Мне ростовский кубарь и клюквы, и еще аржаных лепешек с соломинками сразу я сильный стану. Говорит: «Сороку нас там!.. к большим снегам, лютая зима будет». Всех нас порадовал. Горкин сказал: «Без тебя и именины не в именины». В деревне и хорошо, понятно, а по московским калачам соскучишься.
Панкратыч уже прибирает свою каморку. Народ разъехался, в мастерской свободно. Соберутся гости, пожелают поглядеть святыньки. А святынек у Горкина очень много.
Весь угол его каморки уставлен образами, до-древними. Черная Казанская отказала ему прабабушка Устинья; еще Богородица-Скорбящая литая на ней риза, а на затыле печать припечатана под арестом была Владычица, раскольницкая Она, верный человек Горкину доставил из-под печатей. Ему триста рублей давали староверы, а он не отдал: «На церкву отказать откажу, сказал, а Божьим Милосердием торговать не могу». И еще «темная Богородица», лика не разобрать, которую он нашел, когда на Пресне ломали старинный дом: с третьего яруса с ней упал, с балками рухнулся, а опустило безо вреда, ни царапины! Еще Спаситель, тоже очень старинный, «Спас» зовется. И еще «Собор Архистратига Михаила и прочих Сил Бесплотных», в серебряной литой ризе, додревних лет. Все образа почищены, лампадки на новых лентах, а подлампадники с херувимчиками старинного литья, 84-ой пробы. Под Ангела шелковый голубой подзор подвесил, в золотых крестиках, от Троицы, только на именины вешает. Справа от Ангела медный нагробный Крест: это который нашел в земле на какой-то стройке; на старом гробу лежал таких уж теперь не отливают. По кончине откажет мне. Крест до того старинный, что мел его не берет, кирпичом его надо чистить и бузиной: прямо как золотой сияет. Подвешивает еще на стенку двух серебряных как они называются?., не херувимы, а серебряные святые птички, а головки как девочки, и над головками даже крылышки, и трепещут?.. Спрашиваю его: «Это святые бабочки?» Он смеется, отмахивается:
A-а чего говоришь, дурачок Силы это Бесплотные, шестокрылые это Серафимы, серебрецом шиты, в Хотькове монашки изготовляют ишь, как крылышками трепещут в радости!..
И лицо его в морщинках, и все морщинки сияют-улыбаются. Этих Серафимчиков он только на именины вынимает: и закоптятся, и муха засидеть может.
На полочке, где сухие просвирки, серенькие совсем, принесенные добрыми людьми, иерусалимские, афонские, соловецкие, с дальних обителей, на бархатной дощечке самые главные святыньки: колючка терна ерусалимского с горы Христовой Полугариха-банщица принесла, ходила во Святую Землю, сухая оливошная ветка, от садов Ифсеманских взята, «пилат-камень», с какого-то священного-древнего порожка, песочек ерданский в пузыречке, сухие цветки, священные и еще много святостей: кипарисовые кресты и крестики, складнички и пояски с молитвой, камушки и сухая рыбка, Апостолы где ловили, на окунька похожа. Святыньки эти он вынимает только по большим праздникам.
Убирает с задней стены картинку «Какмыши кота погребали» и говорит:
Вася это мне навесил, скопец ему подарил.
Я спрашиваю:
Скупец?
Ну, скупец. Не ндравится она мне, да обидеть Василича не хотел, терпел мыши тут не годятся.
И навешивает новую картину «Два пастыря». На одной половинке пастырь добрый будто Христос: гладит овечек, и овечки кудрявенькие такие; а на другой дурной пастырь, бежит, растерзанный весь, палку бросил, и только подметки видно; а волки дерут овечек, клочьями шерсть летит. Это такая притча. Потом достает новое одеяло, все из шелковых лоскутков, подарок Домны Панферовны.
На язык востра, а хорошая женщина, нищелюбивая ишь, приукрасило как коморочку.
Я ему говорю:
Тебя завтра одеялками завалят. Гришка смеялся.
Глупый сказал. Правда, в прошедшем годе два одеяла монашки подарили, я их пораздовал.
Под Крестом Митрополита повесить думает, дьячок посулился подарить.
Бог приведет, пировать завтра будем первый ты у меня гость будешь. Ну, батюшка придет, папашенька добывает, а ты все первый, ангельская душка. А вот зачем ты на Гришу намедни заплевался? Лопату ему расколол, он те побранил, а ты плеваться. И у него тоже Ангел есть, Григорий Богослов, а ты За каждым Ангел стоит, как можно на него плюнул на Ангела плюнул!
На Ангела?!. Я это знал, забыл. Я смотрю на образ Архистратига Михаила: весь в серебре, а за ним крылатые воины и копья. Это все Ангелы, и за каждым стоят они, и за Гришкой тоже, которого все называют охальником.
И за Гришкой?..
А как же, и он образ-подобие, а ты плюешься. А ты вот как: осерчал на кого сейчас и погляди за него позадь, и вспомнишь: стоит за ним! И обойдешься. Хошь царь, хошь вот я, плотник одинако, при каждом Ангел. Так прабабушка твоя Устинья Васильевна наставляла, святой человек. За тобой Иван-Богослов стоит вот, думает, какого плевальщика Господь мне препоручил! нетто ему приятно? Чего оглядываешься боишься?