С Ангелом, кормилец Михал Панкратыч во здравие сродственникам царство небесное свет ты наш!..
Трифоныч, всегда первый, у самого подъезда, поздравляет, целуется, преподносит жестяные коробочки, как и нам всегда всегда перехватит на дворе. Все идут за дорогим именинником в жарко натопленную мастерскую. Василь-Василич снимает с него шубу и раскладывает на широкой лавке, хорями вверх. Все подходят, любуются, поглаживают: «Ну, и хо-орь живой хорь, под чернобурку!..» Скорняк преподносит «золотой лист» сам купил в синодальной лавке «Слово Иоанна Златоуста». Горкин целуется со скорняком, лобызает священный «лист», говорит трогательно: «Радости-то мне колико, родненький мои голубчики!..» совсем расстроился, плачет даже. Скорняк по-церковному-дьяконски читает «золотой лист»:
Трифоныч, всегда первый, у самого подъезда, поздравляет, целуется, преподносит жестяные коробочки, как и нам всегда всегда перехватит на дворе. Все идут за дорогим именинником в жарко натопленную мастерскую. Василь-Василич снимает с него шубу и раскладывает на широкой лавке, хорями вверх. Все подходят, любуются, поглаживают: «Ну, и хо-орь живой хорь, под чернобурку!..» Скорняк преподносит «золотой лист» сам купил в синодальной лавке «Слово Иоанна Златоуста». Горкин целуется со скорняком, лобызает священный «лист», говорит трогательно: «Радости-то мне колико, родненький мои голубчики!..» совсем расстроился, плачет даже. Скорняк по-церковному-дьяконски читает «золотой лист»:
«Счастлив тот дом, где пребывает мир
где брат любит брата, родители пекутся о детях,
дети почитают родителей!
Там благодать Господня»
Все слушают молитвенно, как в церкви. Я знаю эти священные слова: с Горкиным мы читали. Отец обнимает и целует именинника. Я тоже обнимаю, подаю новый кошелек, и почему-то мне стыдно. Горкин всплескивает руками и говорить не может, дрожит у него лицо. Все только:
Да Господи-батюшка за что мне такое, Господи-батюшка!..
Все говорят:
Как так за что!.. Хороший ты, Михал Панкратыч вот за что!
Банные молодцы подносят крендель, вытирают усы и крепко целуются. Горкин то их целует, то меня в маковку. Говорят монашки из Зачатиевского монастыря одеяло привезли.
Две монахини входят чинно, будто это служение, крестятся на открытую каморку, в которой теплятся все лампадки. Уважительно кланяются имениннику, подают, вынув из скатерти, стеганое голубое одеяло, пухлое, никаким морозом не прошибет, и говорят распевно:
Дорогому радетелю нашему матушка настоятельница благословила.
Все говорят:
Вот какая ему слава, Михал Панкратычу во всю Москву!..
Монахинь уважительно усаживают за стол. Василь-Василии подносит синюю чашку в золотце.
На столике у стенки уже четыре чашки и кулич с пирогом. Скорняк привешивает на стенку «золотой лист». Заглядывают в каморку дивятся на образа: «Какое Божие Милосердие-то богатое старинное!»
«Собор Архистратига Михаила и прочих Сил Бесплотных» весь серебром сияет, будто зима святая, осеняет все святости.
На большом артельном столе, на его середке, накрытой холстинной скатертью в голубых звездочках, начисто пройденном фуганком, кипит людской самовар, огромный, выше меня, пожалуй. Марьюшка вносит с поклоном кулебяку и пирог изюмный. Все садятся, по чину. Крестница Маша разливает чай в новые чашки и стаканы. Она вышила кресенькому бархотную туфельку под часики, бисерцем и шелками, два голубка милуются. Едят кулебяку и не нахвалятся. Приходят певчие от Казанской, подносят кулич с резной солоницей и обещают пропеть стихиры пославить именинника. Является и псаломщик, парадный, в длинном сюртуке и крахмальном воротничке, и приносит, «в душевный дар», «Митрополита Филарета» «наимудреющего».
Отец Виктор поздравляет и очень сожалеет говорит он. У Пушкина, Михайлы Кузьмича, на именинном обеде, уж как обычно-с но обязательно попозднее прибудет лично почет-уважение оказать.
И все подходят и подходят припоздавшие: Денис, с живой рыбой в ведерке: «Тут и налимчик мерный, и подлещики наскочили» и водолив с водокачки, с ворошком зеленой еще спаржи в ягодках на образа, и Солодовкин-птичник, напетого скворчика принес. Весь день самовар со стола не сходит.
Только свои остались, поздний вечер. Сидят у пылающей печурки. На дворе морозит, зима взялась. В открытую дверь каморки видно, как теплится синяя лампадка перед снежно блистающим Архистратигом. Горкин рассказывает про царевы гробы в Архангельском соборе. Говорят про Ивана Грозного, простит ли ему Господь. Скорняк говорит:
Не простит, он Святого, митрополита Филиппа, задушил.
Горкин говорит, что митрополит-мученик теперь Ангел, и все умученные Грозным Царем теперь уж лики ангельские. И все возопиют у Престола Господня: «Отпусти ему, Господи!» и простит Господь. И все говорят обязательно простит. И скорняк раздумчиво говорит, что, пожалуй, и простит: «Правда, это у нас так, в сердцах а там, у Ангелов, по-другому возмеряют»
Всем милость, всем прощение там все по-другому будет это наша душа короткая воздыхает Антипушка, и все дивятся, мудрое какое слово, а его все простачком считали.