Конечно, вотолу да усцинку и в самой малой общине свою делают, а захочешь частины — иди покупай! И цветет Дивнинская ярмарка крашениной да пестрядью: белью, багряцом, синью, зеленью, червленицей; смурыми и среними, бирюзовыми, пелесыми, половыми нежными тончицами, полотнами и зендянцами, прочными опонами и яригами, жаркой цатрой, в которой зимой чувствуешь себя как на печи; заморской брячиной, обирью, оксамитами, мягкими и ласковыми, прикоснись — руки не оторвешь.
А рядом искристыми волнами красуются меха — белка, лиса, куница… только медведя не сыскать — как бы ни говорили селяне, что городские жители совсем стыд потеряли, одежу лесного Хозяина самый бесшабашный охотник на торг не выставит.
В последние годы все больше появляется на ярмарке краснодеревщиков. И хотя их изделия такого рода, что в любой общине свои руки с ними справляются, мастера привлекают людей редкой искусностью. Уж если ларь — то глаз не отвести от тончайшей резьбы, от сплетения древесных ветвей и полета диковинных птиц; если гребень — сам в руки просится, манит веселым солнышком, луной да частыми звездами… Раньше краснодеревщики только на княжеский двор работали, на заказ боярский — мебелью обеспечивали, утварью. Теперь не то. От поколения к поколению все меньше чураются люди друг друга, крепнет простая, казалось бы, мысль: пускай у каждого рода свой закон, нет в Дивном чужих — все с одним князем живем, под одними богами ходим.
Князья Словени всегда на это упирали: славяне мы, делить нам нечего! Во многом для того, как начинал понимать Упрям, и придумали первые устроители Дивнинской ярмарки поставить вокруг торговой площади капища, храмы и святилища всех благих богов, чтобы честный человек любого рода здесь мог почувствовать себя как дома. И мудро придумали: с каждым поколением росла ярмарка и росла, и длилась, что ни год, то на день дольше, и вот теперь уже не смолкала треть зимы и почти пол-лета.
А скоро — через три дня — начнется то главное, что великую славу Дивному приносит. Уже теперь съезжаются купцы, и после Смотра будет открыт магический торг. Предречение будущего, охранение от бед, отыскание пропаж, на врагов указание, порчи отвод, лада восстановление; торг и обмен секретов, грамот, знаний. И чудеса чудные на каждом шагу! В торговом ремесле себя не похвалишь — никто не постарается, а значит, обратно товар повезешь. Потому и хвастаются: кудесничают, ворожат, чары творят задаром, напоказ, чтобы дух захватило у покупателей будущих. И захватывает!
Весело!
Постоял Упрям на взгорке, поглазел на пестрое шумливое море. Нырнешь в ярмарку на часок — вынырнешь на другое утро, как говорят в народе, и не врут ни капельки. Скорее уж не всю правду открывают. Довелось однажды Упряму…
Он тряхнул головой, отгоняя грустные мысли, которые всегда следовали за воспоминанием о том веселье. Нет уж, дел сегодня предостаточно, да и крапива совсем распоясалась… Он потянул повод и зашагал окольной дорогой из Дивного.
…Долго еще накатывала со спины разноголосица. Дивный возрос вблизи от самой сердцевины Тверди, в лесистых верховьях Великого Дона. Слово «заморский» здесь хоть и привычное, но не местное, из Ладоги пришедшее, а здесь до ближайшего моря — Каспийского — верст немерено. Но на его улицах встречаются люди со всего света. И жизнерадостные крепичи, и молчаливые ледяне, и разудалые поляне, и суровые древляне, и чванливые дреговичи, и легкие на подъем радимичи — и все, все, все прочие разные от вихов до поморов, от варягов до греков, от желтолицых церейцев (ну это, конечно, редкость до сих пор великая) до белоглазых чудинов (а вот эти прежде не в диковину были, но с каждым веком все меньше их по свету ходит). Не говоря уж о болгарах и половцах — тех дальние иноземцы порой чохом славянами кличут. Половцы на это только усмехаются, булгары обижаются и, говоря по-ромейски, лезут в амбицию.
Льется гул по городу от пестрых причалов, от разноцветных парусов над пропахшими смолой палубами, бурлит на торгу и обратно скатывается к Дону Великому — сини неоглядной.