Что же делать? Бежать сломя голову, запереться у себя в двойнике-снегоходе и чего-то ждать, пока окончательно не сойдешь с ума? Вспомнилось чье-то изречение: если то, что ты видишь, противоречит законам природы, значит, виноват и ошибаешься ты, а не природа. Страх прошел, остались непонимание и злость, и я, даже не пытаясь быть осторожным, пнул ногой лежащего. Он застонал и открыл глаза. Потом приподнялся на локте, совсем как я, и сел, тупо оглядываясь.
А где же все? спросил он.
Я не узнал голоса не мой или мой, только в магнитофонной записи. Но до какой же степени он был мной, этот фантом, если думал о том же, придя в сознание!
Где же они? повторил он и крикнул: Толька! Дьячук!
Как и мне, ему никто не ответил.
А что случилось? спросил он.
Не знаю, сказал я.
Мне показалось, что снегоход провалился в трещину. Нас тряхнуло, потом ударило, должно быть, о ледяную стенку. Я упал Потом Куда же они все девались?
Меня он не узнавал.
Вано! позвал он, подымаясь.
И снова молчание. Все происшедшее четверть часа назад странно повторялось. Он, пошатываясь, дошел до штурманской рубки, потрогал пустое кресло водителя, прошел в сушилку, обнаружил там, как и я, отсутствие лыж и саней, потом вспомнил обо мне и вернулся.
И снова молчание. Все происшедшее четверть часа назад странно повторялось. Он, пошатываясь, дошел до штурманской рубки, потрогал пустое кресло водителя, прошел в сушилку, обнаружил там, как и я, отсутствие лыж и саней, потом вспомнил обо мне и вернулся.
А вы откуда? спросил он, вглядываясь, и вдруг отшатнулся, закрыв лицо рукой. Не может быть! Сплю я, что ли?
Я тоже так думал сначала, сказал я. Мне уже не было страшно.
Он присел на поролоновый диванчик.
Вы ты простите о черт ты похож на меня, как в зеркале. Ты не призрак?
Нет. Можешь пощупать и убедиться.
Тогда кто же ты?
Анохин Юрий Петрович. Оператор и радист экспедиции, сказал я твердо.
Он вскочил.
Нет, это я Анохин Юрий Петрович, оператор и радист экспедиции! закричал он и снова сел.
Теперь мы оба молчали, рассматривая друг друга: один спокойнее, потому что видел и знал чуточку больше, другой с сумасшедшинкой в глазах, повторяя, вероятно, все мои мысли, какие возникали у меня, когда я впервые увидел его. Да, в тишине кабины с одинаковой ритмичностью тяжело дышали два одинаковых человека.
3. Розовые «облака»
Как долго это тянулось, не помню. В конце концов он заговорил первым:
Ничего не понимаю.
Я тоже.
Не может же раздвоиться человек.
И мне так казалось.
Он задумался.
Может быть, все-таки есть Снежная королева?
Повторяешься, сказал я. Об этом я раньше подумал. А наука это вздор и самоутешение.
Он смущенно засмеялся, словно одернутый старшим товарищем. По отношению к нему я и был старшим. И тут же внес поправку, как говорится:
Пошутили, и будет. Это какой-то физический и психический обман. Какой именно, я еще не могу разобраться. Но обман. Что-то не настоящее. Знаешь что? Пойдем в рубку к Зернову.
Он понял меня с полуслова: ведь он был моим отражением. А подумали мы об одном и том же: уцелел ли при аварии микроскоп? Оказалось, что уцелел: стоял на своем месте в шкафчике. Не разбились и стеклышки для препаратов. Мой двойник их тут же достал из коробочки. Мы сравнили руки: даже мозоли и заусенцы у нас были одни и те же.
Сейчас проверим, сказал я.
Каждый из нас наколол палец, размазал кровь по стеклышкам, и мы по очереди рассмотрели оба препарата под микроскопом. И кровь у обоих была одинаковой.
Один материал, усмехнулся он, копия.
Ты копия.
Нет, ты.
Погоди, остановил его я, а кто тебя пригласил в экспедицию?
Зернов. Кто же еще?
А с какой целью?
Выспрашиваешь, чтобы потом повторить?
Зачем? Сам могу тебе подсказать. Из-за розовых облаков, да?
Он прищурился, вспоминая о чем-то, и спросил с хитрецой:
А какую ты школу кончил?
Институт, а не школу.
А я о школе спрашиваю. Номерок. Забыл?
Это ты забыл. А я семьсот девятую кончил.
Допустим. А кто у нас слева на крайней парте сидел?
А почему, собственно, ты меня экзаменуешь?
Проверочка. А вдруг ты Ленку забыл. Кстати, она потом замуж вышла.
За Фибиха, сказал я.
Он вздохнул.
У нас и жизнь одинаковая.
И все-таки я убежден: ты копия, призрак и наваждение, окончательно обозлился я. Кто первым очнулся? Я. Кто первым увидел две «Харьковчанки»? Тоже я.
Почему две? вдруг спросил он.
Я торжествующе хохотнул. Мой приоритет получал наглядное подтверждение.
Потому что рядом стоит другая. Настоящая. Можешь полюбоваться.
Он прильнул к бортовому иллюминатору, растерянно взглянул на меня, потом молча натянул копию моей куртки и вышел на лед. Одинаково приваренный снегозацеп и одинаково промятое стекло иллюминатора заставили его нахмуриться. Он осторожно заглянул в тамбур, прошел к штурманской рубке и вернулся к столику с моей съемочной камерой. Ее он даже потрогал.
Родная сестра, сказал он мрачно.
Как видишь. Я и она родились раньше.
Ты только очнулся раньше, нахмурился он, а кто из нас настоящий, еще неизвестно. Мне-то, впрочем, известно.
«А вдруг он прав? подумал я. Вдруг двойник и фантом совсем не он, а я? И кто это, черт побери, может определить, если и ногти у нас одинаково обломаны, и школьные друзья одни и те же? Даже мысли дублируются, даже чувства, если внешние раздражители одинаковы».