По нашим расчетам, мы должны были выйти из Мексиканского залива после полуночи. Неся вахту у торпедных аппаратов, я радостно предвкушал возвращение в Картахену. Во флоте я увлекся изучением карты звездного неба. А с той ночи, когда «Кальдас» спокойно плыл по Карибскому морю, начал находить в созерцании звезд особое удовольствие.
Пожалуй, старый моряк, избороздивший все на свете океаны, способен по одной лишь манере движения корабля определить, в каком он сейчас море. Мой опыт, приобретенный в Карибском море, где я получил свое первое морское крещение, подсказал мне, что мы уже там. Я взглянул на часы. Полтретьего ночи. Два часа тридцать одна минута, 27 февраля… Даже если бы корабль не так сильно качало, я бы все равно догадался, что мы в Карибском море. А корабль качало. И мне, никогда не страдавшему от качки, вдруг стало нехорошо. Меня кольнуло странное предчувствие. И сам не знаю почему, я вдруг вспомнил про старшину Мигеля Ортегу, который лежал в трюме, заходясь в приступах рвоты.
В шесть утра эсминец уже болтало на волнах, как скорлупку. Луис Ренхифо не спал.
— Ну как, толстяк? Тебя еще не укачало? — спросил он меня.
Я машинально ответил «нет» и поделился с ним опасениями. Тогда Ренхифо, который, как я уже упоминал, был инженером, всю жизнь прилежно учился и отлично разбирался в морском деле, привел массу доводов, почему с «Кальдасом» в Карибском море не может случиться ничего плохого.
— Это же зверь, а не корабль! — изрек он.
И напомнил, что во время войны именно в этих водах колумбийский эсминец потопил немецкую подводную лодку.
— Это надежное судно, — подытожил Луис Рен-хифо.
Лежа без сна, не в силах отрешиться от качки, я бодрился, вспоминая его слова. Однако ветер задувал слева все сильнее, и я представлял себе «Каль-дас» со стороны: какое это утлое суденышко в грозном, вздыбленном море. В ту минуту в памяти внезапно снова всплыл «Мятеж на „Каине"».
Но хотя погода в течение дня не улучшилась, плавание проходило нормально. Стоя на вахте, я думал о возвращении в Картахену и строил планы. Буду переписываться с Мэри. Я собирался писать ей два раза в неделю, ведь писать письма никогда не казалось мне тягостной обязанностью. Поступив во флот, я еженедельно писал домой. И друзьям, жившим со мной в районе Олайя, частенько сочинял длинные послания. Так что надо будет написать Мэри, подумал я и подсчитал, сколько времени осталось плыть до Картахены. Оказалось, ровно двадцать четыре часа. Это была моя предпоследняя вахта.
Рамон Эррера помог мне дотащить до койки старшину Мигеля Ортегу. Ему становилось все хуже и хуже. С самого отплытия из Мобила, то есть уже три дня, у него маковой росинки во рту не было. Он почти не мог говорить и был весь зеленый и перекошенный.
Свистопляска начинается
Свистопляска началась в десять ночи. «Кальдас» качало целый день, но это были еще цветочки по сравнению с тем, что началось вечером, когда я, лежа без сна на койке, с ужасом думал о вахтенных на палубе. Я знал, что никто из лежащих рядом со мной не в состоянии сомкнуть глаз. Незадолго до полуночи я спросил у Луиса Ренхифо, моего соседа снизу:
— Тебя еще не мутит?
Как я и предполагал, Луис тоже не мог уснуть. Но, несмотря на качку, не потерял чувство юмора. А посему заявил:
— Сколько раз тебе повторять: скорее море вывернет наизнанку, чем меня!
Он частенько изрекал эту фразу, но в ту ночь едва успел договорить ее до конца.
Я уже писал, что волновался. И даже немного побаивался. Но действительно струхнул я в полночь 27 февраля, когда по репродуктору отдали приказ:
— Всем встать на левый борт!
Мне было прекрасно известно, что означает подобная команда.